Борисав Станкович - Дурная кровь

— Эй, туда нельзя!

Комната Софки мигом опустела, все в страхе разбежались, шепча про себя:

— Братец сердится!

Но Софка поднялась и сделала то, что казалось ей необходимым. Сама пошла к ним. Была уже ночь. Вдоль стены дома на низкой стрехе и на балках висели лампы, освещая дорогу к беседке. В беседке были подвешены продолговатые железные фонари с черным заржавленным тяжелым и массивным дном, — обрушься такой фонарь на стол, наверняка проломит. Люди расположились на подушках и седлах. Внизу у стены, скрестив ноги, рядком сидели музыканты со скрипками, зурнами и барабанами, а напротив, у дома, на корточках пристроились женщины, уже отвалившиеся от стола.

Увидев Софку, крестьяне смешались, даже самые пьяные смущенно застыли со стаканами в руке, женщины испуганно повскакали. Быстро поднявшись, Марко поспешил навстречу, чтобы остановить ее, не пускать в беседку. Со страха у него дрожали колени; пока он сидел, кушаки сползли, грудь и живот оголились. Напуганный и удивленный ее появлением, расставив руки, Марко старался оттеснить ее от беседки, без конца повторяя так, чтобы никто не слышал:

— Нет, дочка, нет, Софка! Сюда нельзя. Тут люди грубые, пьяные.

— Ничего, ничего, папенька!

— Нет, нет… зачем тебе сюда? Не надо. Тебе здесь не место.

Но Софка не сдавалась.

— А я хочу… Зачем? Хочу, да и только! — И она, зная, как он будет этим поражен, со счастливой улыбкой наступала на него.

— Хочешь? Любишь нас? — И, нагнувшись к ней, Марко стал пристально вглядываться в ее лицо, стараясь убедиться, в самом ли деле она любит его и его родичей и поэтому хочет быть с ними или говорит все это потому только, что так полагается.

Софка поняла и, чтобы раз навсегда покончить с его сомнениями, разуверить его, прикинувшись оскорбленной, со слезами в голосе стала укорять его:

— Полно, папенька, за кого ты меня принимаешь? Если бы не любила, разве я пришла бы сюда, пошла бы замуж?

— Ну, дочка! — И, окончательно убедившись, что Софка в самом деле их любит, Марко, обезумев от радости, повернулся к гостям, и в первую очередь к самому старому, почти слепому деду Митре, сидевшему во главе стола:

— Дед Митра и вы все, готовьте дары, моя сношенька идет вас потчевать!

Радостные и глубоко тронутые тем, что Софка, как водится у крестьян, идет их потчевать, гости поднялись и встретили ее поясным поклоном. Обрадованные женщины, почувствовав себя после прихода Софии совсем непринужденно, окружили ее и стали помогать ей. Обряд потчевания состоял в том, что, прежде чем протянуть стакан или баклагу, надо было каждому поцеловать руку, подождать, пока он выпьет, и снова поцеловать руку, а затем уже переходить к следующему. Потчуя, Софка касалась губами грубых и узловатых рук новых родичей, чувствовала на своем лице прикосновение их усов, бороды и волос, а сквозь шальвары и шелковые безрукавки — уколы их грубых ворсистых одежд. Женщины сначала робко, а потом все смелее гладили Софку по спине, плечам и крутым бедрам, восторгаясь ее красотой…

А сама была виновата. Знала ведь, что не следует так поступать. Но постепенно увлеклась и забылась, потому что, смешавшись с крестьянами, непрестанно потчуя их, она чувствовала, что, отбросив все, что в ней было хаджийского и городского, став с ними на равную ногу, она осчастливила новых родичей, вернула им свободу. От счастья они не знали, что и делать. Старики ей низко кланялись и, как дети, благодарили за то, что она не погнушалась ими. Принимая из ее рук огромные кубки, они выпивали их залпом. Теперь все свои и можно было веселиться, кто как умеет.

Они уж не боялись досадить кому-либо и требовали, чтобы цыгане играли и пели одну и ту же любимую песню:

Только и всего. Но потому, верно, она и приводила их в неистовство; громко и резко выла зурна, барабан гремел так, что свечи гасли. Обезумев от восторга, крестьяне выхватывали из-за поясов ятаганы, ножи, бросались к цыганам и протыкали барабаны. Женщины убегали от них к Софке, прячась за ее спину, зная, что тут их никто не посмеет тронуть. Свекор Марко, все еще не веря, что сноха в самом деле счастлива, не мог отвести от нее глаз, глядя, как она, раскрасневшись, сердечно и уважительно потчует гостей, двигаясь свободно, без всякого стеснения, словно у себя дома. Ее не смущало, что, когда она наклоняется, четко обрисовывается линия спины, бедер, а волосы, заплетенные в тяжелые косы, падают, обнажая свежую, розовую, гладкую шею. И эта шея кружит голову Марко, сверлит мозг. Нет больше сил смотреть, как она хлопочет и потчует гостей, и он, чтобы дать ей отдохнуть, усаживает ее рядом с собой. Не желая выказывать усталости, в знак особого почтения она принялась на зависть остальным потчевать свекра, своего нового папеньку. Опершись одной рукой о его колено, слегка приподнявшись, она другой рукой, как бы обняв его, поднесла стакан к самым его губам. Это было встречено оглушительными криками восторга. Зурны цыган взвились до небес. Марко кинул им кошелек с деньгами. Потом он внезапно вскочил и позвал ее:

— Софка, дитя мое, пойдем-ка…

Она пошла, не зная, куда он ее зовет. Видела только, что он шагает, проталкиваясь сквозь толпу, и что впереди белеет его короткая мощная шея. Но, поняв, что он направляется в ее комнатку, она, улыбнувшись, догадалась, чего он хочет. Наверняка опять полезет в сундук с деньгами и вытащит какой-нибудь подарок, монисто или что другое. Софка не торопилась, пропуская его все время вперед. Проходя мимо кухни, она услышала и там какие-то крики и шум; неожиданно из кухни выскочил Арса и, хотя его испуганно удерживали другие слуги, преградил ей путь.

— Сношенька, и я тоже, и я тоже…

Больше он ничего не мог выговорить. Но Софка поняла, что он хотел сказать. Он хотел, чтобы она знала, кто он такой, что он, Арса, слуга ее свекра. Улыбнувшись, Софка мягко помогла ему:

— Знаю, знаю, Арса.

Вслед за Марко она вошла в комнату. В темном углу за дверью Марко сбивал с сундука замок тяжелым каблуком с подковой и шпорой. В ярости, что ему не сразу удалось это сделать, он наконец сшиб его. Софка чувствовала, что, увидев ее в комнате, среди разложенных подарков, где, кроме них, никого не было, где у стены лежала свернутая брачная постель, с широким красным одеялом, с чистыми, белыми, пахучими подушками, он не мог оторвать от нее глаз. Показывая на сундук с развороченным запором, он едва выговорил:

— Вот, дочка, это все тебе. Отворяй и бери… Ключ будет у тебя. Хочешь — храни, хочешь — раздавай, хочешь — трать… Как хочешь, так и поступай. Все твое!

— Знаю, знаю, папенька.

— Но скажи только одно, Софка, только одно…