Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

Тогда она опомнилась, быстро вышла, принесла в блюдечке воды и велела мне промыть нос.

— Мать испугается, если я такая приду домой, — проговорила я и расплакалась.

Она хорошенько вымыла мне лицо, осторожно вытерла его и повернулась к классу:

— Я не думала, что этим кончится, но вы же видите, дети, какая Миа непослушная. У меня просто терпение лопается.

И тоже заплакала. Тут уж мои слезы сразу высохли. Я уселась на свое место, высоко задрав распухший нос, и не уронила больше ни одной слезинки. Фрекен продолжала плакать, а девочки укоризненно глядели на меня. Тогда я встала:

— Я ничего не расскажу маме, я скажу, что упала и расшибла нос.

Я думала, что она испугается. Но я ошиблась: ей не было дела до моей матери — она боялась общественного мнения. Встав со стула, она сказала, что я могу говорить матери все что мне вздумается, но, если я не буду впредь вести себя как следует, мне придется расстаться со школой. После этого случая она уже не скрывала своей ненависти ко мне.

На одном из уроков рукоделия, как раз накануне переезда, я подошла к фрекен и попросила ее помочь мне вывязать пятку. В школе это делали совсем не так, как учила меня мать. Взяв чулок, фрекен начала спускать петли. Я нагнулась, чтобы лучше видеть, как она это делает, и нечаянно коснулась маленького пучка волос на ее затылке.

— Как тебе не стыдно! — закричала она. — Отойди от меня!

Оставив у нее чулок, я вернулась на свою скамью.

— Подойди сюда и посмотри, как надо делать!

Я поднялась и снова подошла к фрекен. Остальные девочки усердно занимались своей работой.

— Что ты натворила со спицей? — спрашивает вдруг фрекен и вытаскивает из петель одну спицу.

— Ничего.

— Она вся в зазубринах. Смотри, как разлохматилась нитка, разве можно из такой вязать чулок?

Она показывает мне спицу, на ней действительно глубокая царапина. Я вспоминаю, что еще на предыдущем уроке петли цеплялись за эту спицу, но мне и в голову не пришло тогда посмотреть, в чем дело.

— Говори! Что ты сделала со спицей?

Я молчу, потому что ничего с ней не делала.

— Я отвечаю перед фабричной конторой за сохранность вещей, выданных нам для рукоделия. Научишься ли ты когда-нибудь говорить правду? Я с самого начала поняла, какое ты чудовище, — захлебываясь, говорит учительница, багровые пятна, расползаясь по шее, переходят на подбородок.

Меня оставили после уроков. Учительнице не удалось вытянуть из меня ни одного слова, даже лжи. Я не знала, что сказать, я не знала, что случилось со спицей. Спица стоила от силы два эре, но я была в отчаянии. Учительница запретила мне вязать чулок до тех пор, покуда я не сознаюсь, после чего мне дадут новую спицу. Я совсем растерялась, все произошло так неожиданно. Если б только я могла сочинить что-нибудь или хотя бы просто сказать, что испортила спицу, но я не могла придумать, как это случилось. Я понимала, что должна в свое оправдание объяснить, как испортила спицу, но, видно, в тот день находчивость изменила мне.

Ушла я из школы, когда совсем стемнело.

А дома все было перевернуто вверх дном. Ни мать с красным от слез лицом, ни расстроенный и жалкий отчим не обратили внимания на то, как поздно я пришла. Если бы я совсем не вернулась домой, они бы и этого не заметили. Мать, видно, забыла даже, что я не обедала, и налила мне только немного кофе.

Отчим прижил ребенка с какой-то женщиной из нашего же поселка; у нее он проводил все свободное время, а она, зная, что отчим женат, не придумала ничего лучшего, как подать на него в суд. А законы того времени гласили, что мать ребенка не может получить пособие от отца, если он женат на другой женщине.

Как раз в тот день принесли судебную повестку, и мать, не подозревавшая об этой истории, едва не сошла с ума.

Да, это был сущий ад! Моя тихая мать отпускала отчиму оплеуху за оплеухой, он отвечал ей тем же. Прибежали соседи и разняли их, но мать, потеряв свое обычное уважение к соседям, попросту выгнала их из комнаты, не стесняясь в выражениях.

— Хвастливые обезьяны! Грязнули! Пошли вон! — вне себя от ярости кричала она.

В тот же день о скандале знал весь фабричный поселок.

На суд вместо матери пошел ее брат, и оба преступных любовника — отчим и бедная женщина, имевшая уже четверых незаконнорожденных детей, — были рады, что хоть не угодили в тюрьму.

— Тебя-то следовало посадить, — заявила мать отчиму. — Скажи спасибо Альме, что избавился от тюрьмы. Я работала с ней и знаю, как ей трудно приходится. Но если ты будешь продолжать в том же духе, кончишь больницей! И уж придется тебе там поваляться! Слышишь?

— И это говорит моя жена! — воскликнул отчим, которому ничего не стоило прикинуться несчастным, когда это было необходимо.

— Да, это говорит твоя жена, — решительно повторила мать. — Подумай о том, как ты поведешь свою «благородную» тетушку, ту самую, что сидит чуть ли не на одном стуле и уж во всяком случае на одном стульчаке с женой священника, и всю свою милую родню к Альме в Южное предместье, где она живет теперь со своими детьми, — ей ведь пришлось уйти с фабрики, — и покажешь им своего последнего ребенка. Думаю, это будет полезно вам всем.

Отчим сдался и замолчал, а мать высказала ему все, что накипело у нее на душе.

На другой день мать отправилась в город за ребенком, которому исполнилось уже полгода. Но малышка не осталась у нас, потому что, как только отчим ее увидел, он стал кричать и ругаться, словно сумасшедший, опять сбежались соседи, и матери пришлось отнести девочку обратно.

Тем временем история с учительницей шла своим чередом.

Чулочная спица не давала ей покоя. Мне пришлось смириться и стать послушной. Фрекен тиранила меня целую неделю. Во время уроков я должна была стоять возле ее стола, и каждую перемену она заставляла учеников кричать хором: «Скажи правду! Скажи правду!»

Я не ела, не спала, а дома продолжались скандалы из-за суда и незаконного ребенка, и меня совсем не замечали. Каждый день я с радостью убегала от домашних ссор в школу, надеясь, что учительница забудет наконец про спицу. Но не тут-то было! Мне по-прежнему приходилось подниматься со скамьи и стоять возле ее стола.

— Признайся, и мы начнем читать утреннюю молитву!

Я молчала.

— Ну, раз так, ты не смеешь молиться с нами! Незачем тебе и складывать руки!

Ребят начало разбирать любопытство. Что же я в конце концов сделала со спицей? Может, уколола ею кота? Или взрослого человека? Они никак не могли понять, почему из-за простой спицы поднялся такой шум. Должно быть, здесь пахнет по меньшей мере покушением на убийство! А я не спешила объяснить, в чем дело, я только молчала, а дома по ночам плакала на своем диване. Тем временем в школу проникли слухи о незаконном ребенке отчима. Как-то раз на этой страшной неделе, когда я, по обыкновению, сидела во время перемены в классе, одна из девочек просунула в дверь голову и сказала ехидным тоном: