Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

А, вот, оказывается, в чем дело! Еда и опять еда, будто это так уж важно.

Больше ударов не последовало. Я сидела и дулась.

— Могла бы найти другого мужа, который прокормил бы нас, — сказала я наконец. Однажды я слышала, как тетка говорила это другой сестре матери.

— Замолчи! — крикнула мать, и в наступившей затем тишине прозвучала еще одна здоровенная оплеуха.

Мы вместе с Ханной любили учительницу.

Это была необыкновенная учительница. Ученики очень уважали ее. Она никогда не била нас и не ставила в угол; подобных методов воспитания для нее не существовало. И тем не менее дети слушались ее. Но не думаю, чтобы кто-нибудь любил ее больше, чем я.

Однажды мальчик, обычно приносивший учительнице дрова, прогулял, и с тех пор мы с Ханной добровольно взялись за это дело. Ханна не отличалась особой силой, но зато я была довольно крепкая и привычная ко всему. Да и чего бы я не сделала ради учительницы? Каждый раз, как мы приносили дрова, она кормила Ханну обедом. Меня она никогда не угощала. Правда, однажды она налила мне чашку кофе, но я так разволновалась при одной мысли, что нахожусь с ней наедине в ее прохладной красивой комнате, что расплакалась, а со мной это бывало не часто.

— Малютка, — ласково сказала учительница и погладила меня по щеке. — Не плачь, сегодня ты будешь читать наизусть «Весна наступила»! — Я ушла, так и не допив кофе, а она не стала меня уговаривать. Мне часто приходилось читать:

Стихотворение и само-то было похоже на сказку, а когда темные глаза учительницы с неизменным интересом останавливались на мне, оно становилось совсем как сказка.

Некоторые девочки тоже выучили эти стихи, они даже читали их мне наизусть и уговаривали попросить фрекен, чтобы она разрешила им декламировать на уроке. Но нет уж, пусть сами просят! Другое дело, если бы на их месте была Ханна! Но Ханна стихов не любила.

В этой школе никто не заставлял меня читать вслух по складам. Наоборот, когда учительница заметила, что я бегло читаю, она похвалила меня и посоветовала упражняться дома.

— Нельзя читать небрежно, про себя, читай громко и старайся отчетливо выговаривать каждое слово.

Я послушалась ее и стала допоздна бубнить вслух. Мать думала, что нам задают очень много уроков, но однажды увидела у меня в руках бульварную книжонку под названием «Весталки». Помнится, там рассказывалось о десяти американских девушках, совершавших кругосветное плавание. Таинственные возлюбленные искали их по всему свету, а они стали жертвами индейцев и медведей и погибли, а потом снова воскресли из мертвых, и все кончилось благополучно и счастливо. В последнем выпуске возлюбленные нашли их, и они поженились. Было отпраздновано десять свадеб, а женихи, хотя и прирожденные американцы, оказались лордами.

Мать отняла у меня «Весталок», но пороть не решилась, потому что книжка была бабушкина.

На четвертый день, вернувшись из школы, я застала у нас бабушку. Ей исполнилось семьдесят четыре года. Она жила довольно далеко от города, в маленьком поселке Вильбергене, зажатом между небольшими голыми холмами. Селились там только цветочницы и рыночные уборщицы. Уже к концу мая вся зелень в поселке бывала оборвана, на холмах нельзя было найти ни единой соломинки, ни одного подснежника. Солома и трава собрана, окрашена, продана и красуется в вазах городских дам, рядом с гипсовыми статуэтками и копилками. Хвоя, еловые ветки, можжевельник — все продано. И если бы не возделанные клочки земли вокруг домов, поселок походил бы на пустыню. Маленькие домики, маленькие клочки земли, маленькие цветы.

Сажать кусты и деревья не имело смысла. У каждого домика — резеда и душистый горошек. Только они и росли в поселке. Более дорогие цветы большими возами поставляли на рынок садовники. Сосны и лиственные деревья по всей округе были так искривлены, словно застыли в муках после всех невзгод, которые им пришлось пережить.

Деревья, как и люди, подчас имеют свою судьбу. Дерево приковано к месту, на котором растет, оно совершенно беззащитно. Неимущий грабит того, кто привязан корнями к земле. Все зависит от прочности корней. Даже ветры не вполне свободны. Даже они не могут дуть, куда им вздумается. Еще иудейский царь с больной селезенкой утверждал это, и ему верили, потому что он был царем.

— Этой ночью обломали мою рябину, — сказала бабушка, накладывая мне картошку со шпиком (матери дома не было). У бабушки росла рябина и шалфей, несколько крокусов и «девица в зеленом». И каждый год, как ни сторожила она свой маленький садик, цветы воровали и увозили на рынок. Воры обламывали кусты персидской сирени, считавшейся в Вильбергене редкостью. Цветочницы просто не могли спокойно смотреть, как сирень стояла во всем своем великолепии среди всеобщего запустения. Ведь для них это был хлеб, газета, чашка кофе или что-нибудь еще, столь же необходимое. Бабушка всякий раз сплевывала через левое плечо, когда встречала торговку цветами, подозрительно косилась на ее корзину и не отвечала на приветствие.

— Обломали всю рябину, подавиться бы им ею, — ворчала бабушка, пока я ела. Но, поняв, что мне это не очень-то интересно, она заговорила уже менее воинственно:

— Ну, как твои дела в новой школе?

Я рассказала про то, как все замечательно, и про учительницу, и про Ханну.

— Это что еще за Ханна? — резко и удивленно спросила бабушка.

— Да… они… Ее мама Метельщица Мина, — ответила я смущенно.

По дряблым щекам бабушки разлилась краска, но она не сказала ни слова. Я испугалась. Господи, опять что-то не так! Как будто Ханна виновата, что ее мать продает метелки и живет в богадельне! Тут уж я рассердилась на бабушку.

— Ханна хорошая! — крикнула я вызывающе.

Никакого ответа.

— Остальные ребята тоже ее любят. (На самом деле это было не совсем так, но чего не скажешь для пущей убедительности!)

— Делай-ка лучше свои уроки, — все еще мрачно ответила бабушка.

Она всегда была добра ко мне и очень привязалась к матери. Моего отчима, а своего племянника и воспитанника, сна считала самым ничтожным существом на свете. Нет, она не была пристрастной. Но все-таки, как она говорила, своя кровь — это своя кровь.

— Бедная Гедвиг! — частенько вздыхала она. — Он и не мог стать другим при такой матери, какая была у него. А отец? Его никогда не видели трезвым.

Мать отчима работала на фабрике и приходилась сводной сестрой той самой «образованной» белошвейке, которая так дружила с женой священника. Бабушкиного брата, трубочиста, она встретила случайно, когда тот пришел навестить сестру. Вот каким образом бабушка заполучила «образованную» родню. Обе женщины жили тогда вместе в одной комнате и работали на фабрике Драга в Норчёпинге.