Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

Значительно позже, когда я попала в народную школу, «моя» история Швеции оказалась такой же глупой и смертельно скучной, как и история отчима, но все-таки только она да еще библия приносили мне радость. География оставалась китайской грамотой до тех пор, пока я не ушла из школы. Мне не было еще десяти, а я уже изъездила Швецию вдоль и поперек, но мое знание страны, вынесенное из этих поездок, никак не совпадало с тем, что преподносили нам на уроках географии.

Мне никогда не удавалось попасть в те места, о которых рассказывалось в учебнике. О Норчёпинге там, правда, кое-что говорилось, но разве это был тот город, который знала я? Упоминался в учебнике и Кольморден, но ни слова не было сказано о том, что там в лесу живет красивый человек, с которым мне суждено познакомиться.

Только из честолюбия учила я скучные уроки истории и с состраданием слушала, как спотыкаются на каждом слове мои товарищи. К тому времени (мне было тогда одиннадцать лет) я по милости судьбы прочла «Историю» Старбека. Лишь немногие ребята из бедных семей были начитанны так, как я. Я наслаждалась «Друзьями бога и всеобщими врагами», приключениями Стурарна и описаниями неурожайных годов, рассказами о рабстве, о борьбе и победе рабов, о долгом регентстве Кнутсона, о покрытых шрамами таинственных храмовниках и сотнями других интересных вещей.

То же самое произошло и с библейскими притчами. Мне не было еще двенадцати лет, когда я бросила учить уроки по скучному и глупому учебнику и стала готовиться прямо по библии, к явному неудовольствию учителя. Иногда меня даже ставили в угол только за то, что я употребляла библейские выражения. «Они не для бедных детей», — откровенно сказал мне как-то один школьный учитель. Он жив и сейчас. Еще десять лет продолжал он учить «бедных детей».

Однажды в полдень, — жить у бабушки стало совсем уж невыносимо, потому что похолодало, и босиком выходить на улицу я не могла, — пришел отчим. Он был не совсем трезв.

— Ну, Миа, собирайся домой, — сказал он и швырнул на стол большой сверток.

— Как Гедвиг и…?

— Гедвиг опять здорова и стройна, как тростинка. Она просила привести девочку домой.

— Да, но…

— Ах, он умер. Он появился слишком рано, но теперь все в порядке, а я уже три недели работаю в порту. Зарабатываю семь крон в день. В пакете тебе печенье к кофе, а для девочки — ботинки. Поторапливайся, свари кофе — в семь часов мне заступать смену.

У бабушки совсем голова пошла кругом.

— Семь крон, — выговорила она наконец. — Да ты никак с ума сошел? Зарабатываешь семь крон, а сюда и носа не кажешь? До сих пор не мог купить девочке пару ботинок? Ни разу не зашел рассказать, что случилось, а мы тут с ума сходим от беспокойства. Миа ведь ничего не знала, когда пришла сюда, вшивая и оборванная.

— Ну, с этим покончено. Гедвиг уже встала, и теперь все будет по-другому. Вот тебе, и не ворчи, — и он протянул бабушке две кроны. Она очень удивилась.

— Ну что ж, спасибо тебе, — сказала она тихо. — Кажется, это первый раз в жизни.

Я посмотрела на портрет трубочиста, на которого так похож отчим, и натянула новые ботинки, провалявшиеся в нашей комнатке почти месяц. Если бы не они, мне пришлось бы идти босиком.

— Дома увидишь кое-что новое, — сказал отчим, когда мы наспех пили кофе, обмакивая в него куски булки. Прощаясь с нами, бабушка заплакала, но мне показалось, что она все-таки не очень огорчена.

Когда заболела мать, путешествие от дома до бабушки отняло у меня целый день, но теперь мы добираемся гораздо быстрее. Новые ботинки немного жмут, но я этого не чувствую. Я без шапки, с всклокоченными волосами, потому что бабушка не успела причесать меня, в мятом и грязном платье, но отчима такие пустяки не смущают. Он крепко держит меня за руку, и я до самой заставы почти бегу за ним. Дальше нам предстоит идти через город, и мы ненадолго задерживаемся: я жду около трактира, пока отчим пьет пиво.

На Новом рынке как раз базарный день. Торгуют десятки ларьков. У одного ларька в большой сетке висит целая связка разноцветных шаров. Я не могу оторваться от шаров, но тут отчим останавливается возле торговца гипсовыми фигурками, разложившего свой товар прямо на мостовой. Меня совсем не интересуют фигурки; повернувшись к ним спиной, я с тоской гляжу на сетку с шарами.

Отчим подробно расспросил о цене каждой фигурки, но заинтересовался только одной. Это была большая группа высотой в полметра: босой мальчик в синих штанах наклонился над пнем, а между ног у него сидит лягушка. Лягушка зеленая, пень коричнево-серый, у мальчика розовое задумчивое лицо. «Лягушка лучше», — решила я и тоже заинтересовалась.

Скульптура стоила две кроны пятьдесят эре. Отчим давал за нее только две кроны. Он был на «ты» с продавцом.

— Ты все-таки заработаешь, черт тебя возьми!

Старик говорил с иностранным акцентом, и я не разобрала, что он ответил. Наконец они сторговались за две кроны. Я поняла, что нечего и мечтать о шаре, раз он купил такой дорогой подарок для матери. Мне он купил за семьдесят пять эре соломенную шляпу; с полей ее свисали две длинные, узкие ленты.

Он захотел, чтобы я сразу же надела шляпу, но я наотрез отказалась. Не к этому же платью! Уж я-то знала, что к чему подходит! И я понесла шляпу в пакете.

Все произошло так быстро, что я не успела ни в чем разобраться. Чувство одиночества еще не покинуло меня. Голова по-прежнему чесалась, и, несмотря на все покупки, я не хотела верить ни в какие перемены до тех пор, пока не увижу живую и здоровую мать.

— Пожалуй, я возьму извозчика, — сказал отчим, захмелевший от выпитого пива.

— Нам это не по карману, мать рассердится, — хмуро возразила я и решительно двинулась вперед.

Он молча побрел за мной.

Солнце протянуло по небу длинные дымчатые полосы: иногда ему удается пробиться сквозь облака и осветить заиндевевшую траву и шелестящий репейник. Я — и в то же время как будто не я, а кто-то другой — иду по дороге, семеня ногами и кокетливо пританцовывая, преисполненная сознания собственной красоты. Блестящие, сверкающие чистотой волосы заплетены в светлую косу. На мне новые коричневые ботинки, новые чулки, клетчатое платье из шотландки, соломенная шляпа с длинными, свисающими на спину лентами, а в кулаке зажато целых пятьдесят эре! Я иду в сад, я проникну за живую изгородь!

Наконец-то! И я появлюсь там в самом красивом наряде моего детства. Садовник, конечно, подумает, что я из благородных, не слепой же он? Мать послала меня купить на пятьдесят эре цветов для лавочницы. Фру была так внимательна к матери, пока она лежала больная. Теперь мать уже встала и понемногу ходит по комнате. На нее страшно смотреть, такая она бледная, но зато снова худая и, как прежде, красивая и опрятная. На комоде лежит сделанная из шоколада виноградная кисть, мне подарил ее отчим. Виноградинки завернуты в фольгу, а внутри — белая сладкая начинка. Я знаю это, потому что уже съела один кусочек.