Василий Федоров - Канареечное счастье

«Надует в плавню воды», — подумал было Микита. И ему представились озера, полные уток, и заросли молодого камыша, где так удобно было прятаться в утлой лодчонке. «Трах-тах! — это он бьет из двустволки. — Трах-тах!..»

— Неужто у Афоньки? — очнулся Микита.

Со стороны Афонькиной хаты мерно и победоносно звучал бубен. И, рассекая короткие удары, чередующиеся в правильном темпе, серебряной лошадью ржал кларнет.

— Ишь ты, — усмехнулся Микита. — Лейбу взяли. Видно, раскошелился старый Игнат.

С Лейбой Микита встречался неоднократно на свадьбах и крестинах и везде, где требовалась музыка и где надо было показать фасон. Теперь, подумав о Лейбе, Микита вдруг ощутил в душе приятное успокоение. Он вспомнил, что у Лейбы двенадцать душ детей и что Лейба такой же бедняк, как он, и такой же, если не больший, пьяница.

Хата Афоньки, стоявшая на бугре, напоминала кусок сахара, сплошь обсаженный мухами. Это соседи и соседки и просто любопытные слободчане заглядывали в окна, толкаясь и обмениваясь мнениями насчет жениха и невесты. Прихватив плотнее скрипку и раздвигая свободным локтем толпу, Микита пробрался в сенцы. Дверь в горницу была настежь открыта. За длинным столом, уставленным бутылками, Микита увидел Афоньку, уже значительно охмелевшего, краснолицего парня с рыжими, обвисшими вниз усами.

— Бери што хотишь! — кричал Афонька. — Н-не пожалею для ради друзей! — И, привстав и шатаясь, чмокнул в лысину сидевшего рядом с ним Вареника. Микита вошел в горницу. Здесь было душно, как в бане. Маленькая безволосая невеста, с глазами, похожими на пуговицы от солдатской шинели, блаженно улыбалась. Завтра чуть свет она наденет рыбацкие сапоги и вместе с мужем будет бросать в корзину юрких лещей и скользких щук… Но сегодня…

Тру-ту-ту! — заливался кларнет.

Тах-тах! — отсчитывал бубен блаженные минуты короткой радости.

Увидав Микиту, Афонька пришел в восторг.

— Попросю! — закричал он, размахивая руками. — Мик… Мик… т-та…

Он расставил руки и пошел навстречу Миките, отбивая в такт кларнету высокими коваными сапогами.

Микита снисходительно улыбнулся.

— Мик-кита, — бормотал Афонька, плача от пьяной радости. — Уважь, дор-рогой челаэк… А я тебе, накарай мине Бог…

Он ткнулся рыжими усами в улыбающиеся губы Микиты.

— Водки налей сперва человеку! — рявкнул Игнат, отец Афоньки, широкоплечий рыбак с рыжей щетиной на голове и такими же, как у сына, отвислыми, но уже седеющими усами.

Афонька поспешно схватил со стола бутылку. Кто-то подставил чайный стакан.

— Гуляй, братва! — взвизгнул Афонька.

Почти не отрываясь, залпом, Микита опорожнил стакан.

Тру-ту-ту! — разливался кларнет. — Тру-тру!

Маленький Лейба, кругленький старичок в засаленном фраке и воротничке голубого цвета, надув щеки, трубил, как архангел в день Страшного Суда. Он заулыбался, увидев Микиту, и на секунду отнял ото рта кларнет.

— Здравствуйте вам, Микита Антоныч!

Тру-ту-ту!

— Это же не водка, доложу вам, а чистый огонь…

Тру-ту!

— Холера им в живот, ей-Богу!..

Тру-ту!

Через секунду взвизгнула скрипка, и пальцы Микиты сами забегали по струнам, привычно отыскивая нужный тон.

— Кадрель! — кричали бабы. — Кадрель!

Музыканты заиграли кадриль.

«Так, так», — думал Микита, водя смычком.

Душа его освобождалась от тяжести. Сквозь расступившиеся внезапно стены он видел Днепр и дальний берег и над обрывом новую хату, куда получше прежней, с зелеными ставнями, как у Вареника. Кто-то наступал ему на ноги, кто-то не раз толкал его в бок… Но он не замечал ничего в той пьяной и бодрой радости, какая охватила его в эти счастливые минуты.

— И-их! И-ах! — взвизгивали бабы, притоптывая каблуками.

«Можно будет пока хоть бурлатчину, — примирительно думал Микита, поспешно водя смычком. — Оно все равно, в летнее время вроде как и удобней… А там к зиме подзаработаю на свадьбах и уже тогда поставлю хату…»

Тру-ту-ту! — заливался кларнет.

— Товар-рищи! — кричал в углу пьяный матрос Кузька. — Прямое и равное голосование вопроса супротив мировой буржуазии…

Волосы Микиты уже намокли от пота, и по лицу сбегали щекочущие капли. Он выждал момент, когда смолкла на секунду музыка, и стал шарить в карманах, ища платок. Но платка не было. Тогда он сунул руку в боковой карман пиджака.

«Не может быть, чтоб забыл дома», — подумал Микита. Только нет… Вот он нащупал сложенный вчетверо лоскут материи. Он с облегчением обтер лицо. И вдруг, как ужаленный, вздрогнул, остановив в воздухе руку. Ноздри его раздулись, втягивая непривычный и сладкий запах духов и пудры. Он взглянул на руку и увидел, что держит чулок, шелковый чулок розового цвета, такой, какие носят господские барышни.

«Откедова это?» — подумал Микита.

И, оглянувшись вокруг, поспешно спрятал находку.

«Откедова?» — продолжал думать Микита, уже берясь за скрипку.

— Польку, польку! — кричали бабы.

Микита заиграл старинную польку, столь излюбленную днепровскими рыбаками.

Ти-ля-ля, — запели струны. — Ти-ля-ля!

«Ля-ля! Ля-ля!» — вспомнилось вдруг Миките бормотанье загулявшего чиновника, и ночной кутеж на берегу Днепра, и барышни в лакированных туфлях, и все, что случилось когда-то весной…

Ведь это он сам тогда стащил чулок и, положив в карман, забыл о нем совершенно, так как и украл-то его больше по пьяному делу.

«Вишь ты какая штука!» — думал Микита, играя.

Что-то было дразнящее и неизъяснимо прекрасное для Микиты в этом воспоминании. На секунду мелькнула жена, вечно беременная, с лицом оливкового цвета, но сейчас же она заслонилась другими лицами, молодыми и улыбающимися.

«Панская жизнь», — подумал Микита, не переставая играть.

— Тов-варищи! — кричал Кузька. — Все мы теперь свободные граждане! Потому как не буде теперь панов…

— Их! Ах! — взвизгивали бабы.

Вареник уже танцевал вприсядку, уставив руки в бока.

«Восемьдесят рублей… — думал между тем Микита. — Что на них можно изделать? И на стреху не фатит, а не то что на хату… Или, к примеру, бурлатчина… Это так, чтоб только блох подкормить… Нет, уж лучше как есть, в натуральном виде, хоть бы игде под забором…»

Микита играл, машинально водя смычком. Мысли захватили его в свой волшебный круг и не отпускали ни на минуту.

— Извош-шик!

Микита кричал, приставив ладони ко рту. В тихом проулке слышно было громыханье и цоканье извозчичьей пролетки. Здесь, на окраине города, в этот глухой час ночи было темно и пустынно. Ветер давно утих, и теперь в теплом воздухе нежно пахло цветущими абрикосами.

— Извош-шик! — крикнул еще раз Микита.

Из-за угла вынырнула пролетка и остановилась, подъехав ближе. Неуклюже расставляя ноги, Микита влез на сиденье. Востренький старичок благообразного вида чмокнул на лошадей и разобрал вожжи неторопливо и с чувством своего извозчичьего превосходства.