Томас Гарди - Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения

Их лепила для забытья, для мысли
и для смерти. Пока

Я стою к востоку, на Ингпен-Бикон,
или к западу, на Уиллз-Нек,

Я знаю, что здесь я был до рожденья
и сюда вернусь навек.

Внизу — ни братьев, ни друзей,
ни души, с которой дано

Понять, что все о тебе известно
и все тебе прощено.

Внизу они странны и далеки,
внизу мне союзника нет.

Но цепи рассудка не так гремят,
если небо — ближайший сосед.

В городах безумные тени,
как сыщики, ходят за мной,

Тени юности, спутники мои,
прошлого призрак худой.

Они меня ловят, они твердят
о том, чему я не рад:

Холодные усмешки мужчин,
женский презрительный взгляд.

Внизу я, должно быть, предал себя,
того, кем некогда был,

Кем быть перестал. Он бродит, ища,
кто бы его вразумил.

Какая сила меня вогнала
в этот облик чужой,

В бабочку, бросившую его
старинный кокон свой.

Я на равнину не спущусь,
чтобы призрака не встречать:

Он никем не видим, но сердце мое
перестает стучать.

И шпилей городских я боюсь
из-за тех, кто давно угас:

Никому не видимые, с меня
они не спускают глаз.

Есть призрак в Йеллем-Ботом,
он вечно стоит под луной.

Есть другой, он сжимает тонкий рот
под гробовой пеленой.

Есть еще дух железных дорог:
куда я ни сбегу,

Его профиль в окне, и он говорит,
чего слышать я не могу.

А дивная женщина… Но теперь
я — только мысль ее;

Мысль сменяет мысль; давным-давно
она думает свое.

Впрочем, она не знала,
как можно ее любить…

Но время от нежности лечит.
Я рад ее отпустить.

И я поднимаюсь на Ингпен-Бикон,
на Уиллз-Нек, на восток,

На ближние, дальние холмы,
где воздух пуст и высок,

Куда женщины со мной не пойдут,
где не встретишь мужчин,

Где призраки вынуждены отступить,
где я наконец один.

1

В чудесной нише, где, как на часах,
В ночном, в дневном недремлющем дозоре
Заливы, бухты, мол обходит море,
Там он и спит по воле вечных Прях
С высоким камнем в головах.

2

А было это, будто груда роз
Обрушилась на капюшон монаха:
Так, словно с неба, он кидал без страха
Охапки ритмов, лепестков и звезд
В разгар викторианской глухоты
Созвучий странные цветы.

3

О утро давнее! углы, ступени
Какой-то улочки; я брел сквозь тени
И летний блеск, не поднимая глаз,
Брел и шептал, впивая в первый раз
Классическую силу новых фраз.

4

Страницы страсти, лабиринты лет,
Укоров, слез, Восторгов, ласк и бед
Все зазвучало, как живая трель.
Но не простак был этот менестрель:
Он знал и смысл ее, и цель.

5

Еще шипят насмешки, беспокоя
Тень музыки твоей; ты вышел, тих,
Сквозь это пламя, ждущее других!
Молва слабеет, как волна прибоя.
А ты встаешь над веком и собою.

6

Его учила таинству ладов
Наставница с лесбийских берегов,
Мать племени, чье чувство есть звучанье
И мысль есть ритм; с левкадской крутизны
В мироохватный ропот глубины
Повергшая свое страданье.

7

И чудно думать, что ночной порой
Сбегает тень его к волне морской
И ей в ответ над зыбкой глубиной
Она, как пламя легкое, мерцает.
И с кораблей их встречу наблюдают,
Не зная ни того, ни той.

8

И он огню ее прозрачной сферы:
«Учитель, — молвит, — где твой жаркий стих?
Где скрыт, бессмертная, от глаз людских
Твоих созвучий пурпур беспримерный?»
Она с улыбкой: «Ученик мой верный,
Теперь довольно и твоих».

9

И так звезде его и песнопенью,
Которое валы гремят в веках,
Порою вызывая шевеленье
Подземных недр — и беспокоя прах
Его, их ровни в даре исступленья,
Как вихрь, врывавшегося в их размах,
Его оставил я, и день сгорал
На складках гор и скал.

«Кто роет землю надо мной?
Ты, милый? Для цветов?»
«Нет, обвенчался нынче он,
Взял богатейшую из жен,
Изменою не удручен,
Тебя забыть готов».

«Кто ж роет землю надо мной?
Наверное, семья?»
«Семья считает, что цветы
Не скрасят горя и беды
И с ними не вернешься ты
К семье из небытья».

«Но кто же роет надо мной?
Завистница со зла?»
«Ей долго злиться не дано,
Она опомнилась давно,
И ей сегодня все равно,
Где в землю ты легла».

«Кто ж все же роет надо мной?
Скажи — терпеть нет сил!»
«Я, дорогая госпожа,
Твой песик. Помнишь малыша?
Надеюсь, что, землей шурша,
Тебя не разбудил».

«Так вот, кто роет надо мной!..
Как я могла забыть!
Мой песик, свет души моей,
Ты всех отзывчивей, верней,
Ох, научил бы ты людей,
Как преданно любить!»

«Прости, хозяйка, в холмик твой
Я косточку зарыл,
Чтобы разгрызть ее и съесть,
Когда подаст мне голод весть,
А что твоя могила здесь,
Я просто позабыл».

Притронусь к воде, и тотчас предо мной
Рождается прошлого призрак сквозной;
В душе воскресает щемящая дрожь
Как память о том, что уже не вернешь;
И песнь о любви,
Что тут же в крови
Вскипает, звеня,
Уносит меня,
От нынешних бед увлекая назад
В тот август, где снова шумит водопад,
Сверкая и пенясь на спинах камней
Все явственней, с каждым мгновеньем — слышней.
Воюют иль в мире живут короли,
Поток, не смолкая, рокочет вдали
Доселе, как той стародавней порой,
Когда этот холмик был гордой горой.
Кипенье ручья… Почему этот звук
Любовною песнею кажется вдруг?
И может ли быть, чтоб простая вода
Столь сладостный трепет рождала всегда?
А дело все в том, что меж скользких камней,
В которых бурлит непослушный ручей,
Где? Богу известно — навеки застрял
Веселый, блестящий, звенящий бокал.
Ведь там, у ручья
Мой милый да я
Бродили вдвоем,
Забыв обо всем,
Пьянея от солнца, и ласковый лес
Шумел, зеленея на фоне небес.
У самой воды — вижу как наяву
Мы ставим корзинку с едой на траву
И, рядом усевшись в прохладной тени,
Обедаем, и золотые огни
Мерцают в вине, а потом я встаю
И звонкий бокал опускаю в струю,
И вдруг он выскальзывает, и вода
Скрывает его навсегда, но тогда
Мы долго водили руками по дну…
С тех пор, если я невзначай окуну
Ладонь свою в чашу (вот так, как сейчас),
Я голос минувшего слышу тотчас.
И вот уже кажется мне, что края
Сосуда — обрывистый берег ручья,
А ветви узора, как будто во сне,
Живыми ветвями мерещатся мне.
И в полночь и в блеске полдневных лучей
Заветный бокал — меж подводных камней,
И это привносит особенный лад
В любовную песнь, что поет водопад.
В счастливом бокале любви торжество!
Никто с той поры не касался его.