Томас Манн - Поздние новеллы

Ночи спокойной тебе. Этот сон твой стократ мне дороже,

Я покорил этот сон, оградив им святую невинность.

Женщины знают, как сделать и слабость отцов плодоносной:

То в суете по хозяйству, а то — совершая покупки,

Мне оставляют тебя на какое-то время, прекрасно

Зная, что я отказать не сумею, поскольку мечтаю

(В этом-то вся их уловка!) с тобой провести безмятежно

Часик-другой посреди моих мирных и тихих занятий,

Чувства отвлечь от работы, наполнив их нежным уходом.

На постаменте, покрытом ковром, небольшая корзинка —

Точно такая когда-то спасла Моисея. Лежишь ты

В ней под навесом, в ногах закреплённом на шёлковой

ленте,

И занавески из тонкого шёлка тебя защищают.

Их я раздвину, чтоб, книги забыв и писанье оставив,

В крохотный лик твой всмотреться, когда безмятежно

он дремлет

Иль улыбается мне. И, на спинку откинувшись, стану

Пристальным взглядом смешение черт изучать, постигая,

Как ты в себе воплотила исходных основ сочетанье.

Родина встретилась, дочка, в тебе с фантастической далью,

Запад и Север в тебе сочленились с глубоким Востоком,

Край невысокого солнца с тем краем, где солнце восходит,

Личика нежная нижняя часть и арабский твой носик

Мне повествуют о жёлтой пустыне. Смеёшься глазами?

Хоть и сияет в них северный лёд, но порой ощущаю

Сердцем пытливым своим, как очей твоих бездны темнеют

Сладко-нездешней печалью, чужою печалью; и всё же

Светлые брови твои — это метина предков ганзейских

(Я без улыбки не в силах глядеть на знакомые брови),

Вижу, как с трезвым достоинством к ратуше гордо шагают,

Круглобородые, как предлагают иным табакерку,

Судовладельцы, купцы, бороздящие дали морские…

Знай же, что ты на Востоке зачата, тебя породила

Кровь мореходов суровых, охочая до приключений,

Ты родилась от союза Германии с краем далёким.

Так же мой город родной наблюдаю я с чувством двояким:

Порт — это Балтики серая готика, он же — как чудо,

Даль восхождения в стрельчатых арок арабских чертоги,

В той изначальной Лагуне — родное наследие детства,

Что баснословно далёко, как бремя несбыточной грёзы…

Мальчик испуганный, в важной гондоле впервые качаясь,

Видит каналы, дворцы и с опаской, нетвердо вступает

На изумительный двор, завершающий здание-сказку.

Пёстрый и в золоте весь этот храм византийский, и всюду

Башенки, арки, колонны; вознёсся он ввысь куполами

В синий небесный шатер, продуваемый ветром солёным.

Разве, вдыхая воды этой запах родной, не узнает

Мальчик иное в дворце, где внизу коренастые арки

Видели дожей, а сверху, под сенью листвы грациозной

Ратуши реют аркады, в которой находится биржа

Бюргеров вольного града. О нет, эта связь неразрывна!

Тайные нити роднят эти порты республик торговых,

Родину, милую сердцу, с манящей мечтою Востока.

Мальчик вкушал восхищённо в давнишней рождественской

сказке

Блюдо, которое знали все немцы: везде деловито

Торт возводили в четвертый адвент кулинары, как будто

Города символ — ворота и башни — лепили из сласти.

Лакомства клейкая манна явилась, конечно, с Востока.

Сахар, циндаль золотистый и розы настой благовонный:

Вот она — пища гаремов, которая хлебом святого

Марка в Венеции стала. Зовём мы её марципаном.

Он «масапан» для испанцев, и он же «маспен»

для французов,

Он же «масох» для евреев (названье пасхальных лепёшек),

Племени жаркой пустыни и племени горьких кочевий,

Скрепой Заката с Восходом в рассеяньи ставшем извечном.

Так же и лет через десять вдруг обмерло юное сердце:

В зале, сияющем золотом, девы увидел я образ,

Той, что теперь твоя мама, столь близко знакомый

мне ныне.

Там же, в чертоге, была она дивной принцессой Востока —

Черные кудри в венке золотистом спадали на плечи,

Словно из кости слоновой точёные в древности, плечи

Девочки хрупкой, загадочной, плечики нильской

флейтистки,

И на пурпурное платье. Сей лик, и чужой, и серьёзный,

Бледностью веял жемчужной, и будто глаголили молча

Что-то огромные очи. О дивная сказка Востока!

Край восходящего солнца, он пряною дышит мечтою!

Знай же, хранимая мною, что в это мгновенье свершилось

Предначертание неба; и я в молодом опьяненьи

Глаз не сводил с незнакомки, вот тут-то и выпал твой

жребий,

Голос, воззвавший к тебе, возвестил свою волю. Усердно

Я добивался её и добился согласия девы,

Ввёл её в дом, как желало того полюбившее сердце.

Так что, тебя созерцая, кочую по родинам милым,

Крошка с бровями германских отцов и горбинкой

от мавров.

Родины нет сокровенней, исконней и глубже Востока,

Родины душ человеческих, мудрости древней и нежной.

Разве не там, на Востоке, когда-то могучую книгу

Гений ганзейский создал, представленьем и волей желая

Мир объяснить, сопрягая германскую силу мышленья

С Упанишадами, тайну вселенной хранящими мудро?

Так, замечтавшись, в объятия чувств забираю я нежно

Ту, что дороже всего на планете, тебя, моя детка,

Вместе с тобой обнимаю я крепко и духа наследство,

Что приобрёл и храню, утешение в жизни и смерти,

Так я у нильской корзинки сижу и держу неотрывно

Ручку твою и гляжу на загадку лица дорогого.

В будущем чтобы ты знала, тебе расскажу о крещенье

Славном твоём, ты о нём прочитаешь, когда повзрослеешь.

Тщательно ход торжества был продуман, в деталях.

И близко

К сердцу отец его принял, и предусмотрительным духом

Всё охватил он: и пастора выбрал, и крёстных достойных,

Зная, как важно, чтоб каждый отмечен был чем-то особым.

Много пришлось хлопотать и писать всевозможные письма,

Дату торжеств уточняя, чтоб всем подошла эта дата.

Трудно мне было уладить вопрос расписанья, поскольку

Крёстного я пригласил издалёка и пастора тоже.

Пастор в Саксонии служит, он юный пока что викарий,

Но сочетает в себе этот доктор вселенскую мудрость

И поэтический дар; в переписке мы были уж долго;

И предпослал моё имя из дружбы одной он сердечной

Дельной работе своей, что дала ему званье и славу.

Выбрал его я крестителем, ибо кто знает, кого там

Нам лютеранская церковь пришлёт, если дело пустить

самотёком,

Глядь, и прибудет какой-нибудь рохля елейный, который

В фарс превратит торжество. Избежать мне хотелось такого.

С этим уладили дело. О крёстных чуть ниже обмолвлюсь.

Вот и назначенный день наступил, день осенний,

прекрасный.

Комнату мы в возбужденьи счастливом убрали цветами,

Теми, которые осень нам дарит. Купил хризантемы

Я на базаре у ратуши — и белоснежно-лилейных,