Натаниель Готорн - Дом о семи шпилях

What greatly strengthens such a suspicion is the fact that this controversy between two ill-matched antagonists-at a period, moreover, laud it as we may, when personal influence had far more weight than now-remained for years undecided, and came to a close only with the death of the party occupying the disputed soil. The mode of his death, too, affects the mind differently in our day, from what it did a century and a half ago. Это подозрение подтверждается больше всего тем фактом, что спор между двумя столь неравными противниками - и притом в период, когда личное влияние имело гораздо больше веса, нежели ныне, - окончился только смертью владельца оспариваемого участка земли. It was a death that blasted with strange horror the humble name of the dweller in the cottage, and made it seem almost a religious act to drive the plough over the little area of his habitation, and obliterate his place and memory from among men. Эта смерть окружила имя владельца хижины каким-то ужасным ореолом, так что после казалось делом весьма отважным - вспахать небольшое пространство, занятое его жилищем, и стереть след этого жилища и память о нем в народе. Old Matthew Maule, in a word, was executed for the crime of witchcraft. Старого Мэтью Моула казнили за колдовство. He was one of the martyrs to that terrible delusion which should teach us, among its other morals, that the influential classes, and those who take upon themselves to be leaders of the people, are fully liable to all the passionate error that has ever characterised the maddest mob. Он был одной из жертв этого ужасного суеверия, которое, между прочим, доказывает нам, что в старой Америке сословия сильные, стоявшие во главе народа, разделяли в такой же степени всякое фанатическое заблуждение своего века, как и самая темная чернь. Clergymen, judges, statesmen-the wisest, calmest, holiest persons of their day-stood in the inner circle round about the gallows, loudest to applaud the work of blood, latest to confess themselves miserably deceived. Духовенство, судьи, государственные сановники -умнейшие, спокойнейшие, непорочнейшие люди своего времени - громче всех одобряли иногда кровавое дело. If any one part of their proceedings can be said to deserve less blame than another, it was the singular indiscrimination with which they persecuted, not merely the poor and aged, as in former judicial massacres, but people of all ranks; their own equals, brethren and wives. Столь же мрачную сторону их поведения составляет странная неразборчивость, с которой они преследовали не только людей бедных и дряхлых - как это было во времена более отдаленные, - но и лиц всех званий, преследовали равных себе, преследовали собственных братьев и жен. Amid the disorder of such various ruin, it is not strange that a man of inconsiderable note, like Maule, should have trodden the martyr's path to the hill of execution almost unremarked in the throng of his fellow-sufferers. Неудивительно, если посреди такой мешанины несчастий, человек столь незначительный, как Моул, очутился на месте казни, почти незамеченный в толпе своих товарищей по участи.

But, in after days, when the frenzy of that hideous epoch had subsided, it was remembered how loudly Colonel Pyncheon had joined in the general cry, to purge the land from witchcraft; nor did it fail to be whispered that there was an invidious acrimony in the zeal with which he had sought the condemnation of Matthew Maule.	Но впоследствии, когда миновал фанатизм этой эпохи, вспомнили, что полковник Пинчон громче всех ратовал за то, чтобы земля была очищена от колдуна. Говорили втихомолку и о том, что он имел свои причины с таким ожесточением добиваться осуждения Мэтью Моула.
It was well known that the victim had recognized the bitterness of personal enmity in his persecutor's conduct towards him, and that he declared himself hunted to death for his spoil.	Все знали, что несчастный протестовал против жестокости и злобы своего преследователя и объявил, что его, Моула, ведут на смерть из-за его имущества.
At the moment of execution-with the halter about his neck, and while Colonel Pyncheon sat on horseback grimly gazing at the scene-Maule had addressed him from the scaffold, and uttered a prophecy, of which history, as well as fireside tradition, has preserved the very words.	В минуту самой казни - когда ему надели петлю на шею в присутствии полковника Пинчона, который верхом на коне взирал с угрюмым видом на ужасную сцену, - Моул обратился к нему с эшафота и произнес предсказание, точные слова которого сохранены как историей, так и преданиями у домашнего очага:
"God," said the dying man, pointing his finger, with a ghastly look, at the undismayed countenance of his enemy, "God will give him blood to drink!"	"Бог, - сказал умирающий, указывая пальцем на своего врага и вперив зловещий взгляд в его чуждое проявлениям чувств лицо, - Бог напоит его моей кровью!"
After the reputed wizard's death, his humble homestead had fallen an easy spoil into Colonel Pyncheon's grasp.	После смерти мнимого чародея его убогое хозяйство сделалось легкой добычей полковника Пинчона.
When it was understood, however, that the colonel intended to erect a family mansion-spacious, ponderously framed of oaken timber, and calculated to endure for many generations of his prosperity-over the spot first covered by the log-built hut of Matthew Maule, there was much shaking of the head among the village gossips.	Но когда разнесся слух, что полковник намерен построить себе дом - большой, крепко срубленный из дубовых брусьев дом, рассчитанный на много поколений вперед, - на месте, которое прежде занимала лачуга Мэтью Моула, то деревенские кумовья только покачивали головами.
Without absolutely expressing a doubt whether the stalwart Puritan had acted as a man of conscience and integrity, throughout the proceedings which have been sketched, they, nevertheless, hinted that he was about to build his house over an unquiet grave.	Не выражая вслух сомнения в том, что могущественный пуританин действовал добросовестно и справедливо, во время упомянутого нами процесса они, однако ж, намекали, что он хочет построить свой дом над могилой, не совсем спокойной.
His home would include the home of the dead and buried wizard and would thus afford the ghost of the latter a kind of privilege to haunt its new apartments, and the chambers into which future bridegrooms were to lead their brides, and where children of the Pyncheon blood were to be born.	Дом его будет заключать в своих стенах бывшее жилище повешенного колдуна, следовательно, даст некоторое право духу Мэтью Моула разгуливать по новым покоям, где в будущем молодые четы устроят свои спальни и где будут рождаться на свет потомки Пинчона.
The terror and ugliness of Maule's crime, and the wretchedness of his punishment, would darken the freshly plastered walls, and infect them early with the scent of an old and melancholy house.	Ужас и отвращение, внушаемые преступлением Моула, и страшное воспоминание о его казни будут омрачать свежую штукатурку стен и придавать дому атмосферу печали.

Why, then-while so much of the soil around him was bestrewn with the virgin forest leaves-why should Colonel Pyncheon prefer a site that had already been accurst?	Странно, что, имея в своем распоряжении столько земли, усеянной листьями еще девственных лесов, полковник Пинчон выбрал для своей усадьбы именно это место!
But the Puritan soldier and magistrate was not a man to be turned aside from his well-considered scheme, either by dread of the wizard's ghost, or by flimsy sentimentalities of any kind, however specious.	Но он был не из тех, кто отказался бы от своего плана из боязни привидений или из пустой чувствительности, каким бы ни было ее основание.
Had he been told of a bad air, it might have moved him somewhat; but he was ready to encounter an evil spirit on his own ground.	Если бы ему сказали о вредном воздухе, это, пожалуй, еще подействовало бы на него; что же до злого духа, то он готов был сразиться с ним в любое время.
Endowed with common sense, as massive and hard as blocks of granite, fastened together by stern rigidity of purpose, as with iron clamps, he followed out his original design, probably without so much as imagining an objection to it.	Одаренный здравым и твердым, как кусок гранита, умом и непоколебимым упорством в намерениях, он всегда оставался до конца верен своим замыслам.

Читать дальше