Натаниель Готорн - Дом о семи шпилях

On the score of delicacy, or any scrupulousness which a finer sensibility might have taught him, the colonel, like most of his breed and generation, was impenetrable. Что же касается деликатности, щепетильности или еще каких-нибудь тонких чувств, то они были совершенно чужды полковнику. He, therefore, dug his cellar, and laid the deep foundations of his mansion, on the square of earth whence Matthew Maule, forty years before, had first swept away the fallen leaves. Итак, ничто не мешало ему рыть погреб и закладывать глубоко основание своего дома на том самом месте, которое несколько десятков лет назад Мэтью Моул очистил впервые от лесных листьев. It was a curious, and, as some people thought, an ominous fact, that, very soon after the workmen began their operations, the spring of water, above mentioned, entirely lost the deliciousness of its pristine quality. Замечательно - а по мнению некоторых, даже знаменательно - то обстоятельство, что не успели работники приняться за дело, как упомянутый выше источник совершенно утратил прекрасные свойства своей воды. Whether its sources were disturbed by the depth of the new cellar, or whatever subtler cause might lurk at the bottom, it is certain that the water of Maule's Well, as it continued to be called, grew hard and brackish. Были ли его водяные жилы нарушены глубиной нового погреба, или здесь скрывалась более таинственная причина - не ясно, известно только, что вода в источнике Моула - как его продолжали называть - сделалась жесткой и солоноватой. Even such we find it now; and any old woman of the neighborhood will certify that it is productive of intestinal mischief to those who quench their thirst there. Она и до сих пор остается такой, и любая старуха, живущая в окрестностях, будет уверять вас, что от нее зарождаются разные внутренние болезни. The reader may deem it singular that the head carpenter of the new edifice was no other than the son of the very man from whose dead grip the property of the soil had been wrested. Читателю, быть может, покажется странным, что главным плотником из работавших над постройкой нового дома был не кто иной, как сын Мэтью Моула. Not improbably he was the best workman of his time; or, perhaps, the colonel thought it expedient, or was impelled by some better feeling, thus openly to cast aside all animosity against the race of his fallen antagonist. Вероятно, он был лучшим мастером в свое время, а возможно, полковник счел нужным - или его сподвигло на это какое-нибудь лучшее чувство -забыть в этом случае о своей вражде к родне павшего соперника.

Nor was it out of keeping with the general coarseness and matter-of-fact character of the age, that the son should be willing to earn an honest penny, or, rather, a weighty amount of sterling pounds, from the purse of his father's deadly enemy.	Впрочем, таким был тот век: сын не отказывался заработать честные деньги, или, лучше сказать, порядочное количество фунтов стерлингов, даже на службе у смертельного врага своего отца.
At all events, Thomas Maule became the architect of the House of Seven Gables, and performed his duty so faithfully that the timber framework, fastened by his hands, still holds together.	Как бы то ни было, только Томас Моул был архитектором Дома с семью шпилями и исполнил свое дело так добросовестно, что дубовая постройка - детище его рук - держится до сих пор.
Thus the great house was built.	Итак, огромный дом был выстроен.
Familiar as it stands in the writer's recollection-for it has been an object of curiosity with him from boyhood, both as a specimen of the best and stateliest architecture of a long-past epoch, and as the scene of events more full of human interest, perhaps, than those of a gray feudal castle-familiar as it stands, in its rusty old age, it is therefore only the more difficult to imagine the bright novelty with which it first caught the sunshine.	Сколько я его помню, он всегда был стар - а я помню его с детства: он уже и тогда был предметом моего любопытства как лучший и прочнейший образец давно минувшей эпохи и вместе с тем как сцена происшествий, исполненных интереса, может быть, гораздо в большей мере, нежели приключения серых феодальных замков; он всегда был для меня древним домом, и потому мне очень трудно представить блеск новизны, в каком впервые озарило его солнце.
The impression of its actual state, at this distance of a hundred and sixty years, darkens, inevitably, through the picture which we would fain give of its appearance on the morning when the Puritan magnate bade all the town to be his guests.	Его нынешнее состояние, до которого он дошел за сто шестьдесят лет, неизбежно будет омрачать картину, в какой мы желали бы представить себе его внешний вид в то утро, когда пуританский магнат зазвал к себе в гости весь город.
A ceremony of consecration, festive as well as religious, was now to be performed.	В доме должно было совершиться освящение вместе с праздником новоселья.
A prayer and discourse from the Revd Mr. Higginson, and the outpouring of a psalm from the general throat of the community, was to be made acceptable to the grosser sense by ale, cider, wine, and brandy, in copious effusion, and, as some authorities aver, by an ox, roasted whole, or, at least, by the weight and substance of an ox, in more manageable joints and sirloins.	После молитвы и проповеди почтенного мистера Хиггинсона и после хорового пения псалма для чувств более грубых готовилось обильное возлияние пива, сидра, вина и водки, и, как было известно, ожидали также зажаренного целиком быка или по крайней мере искусно разрезанные части говядины в количестве, равном весу и объему целого быка.
The carcass of a deer, shot within twenty miles, had supplied material for the vast circumference of a pasty.	Коза, застреленная в двадцати верстах от этих мест, пошла на паштет.
A cod fish, of sixty pounds, caught in the bay, had been dissolved into the rich liquid of a chowder.	Из трески весом в шестьдесят фунтов, пойманной в заливе, сварили прекрасную уху.
The chimney of the new house, in short, belching forth its kitchen smoke, impregnated the whole air with the scent of meats, fowls, and fishes, spicily concocted with odoriferous herbs, and onions in abundance.	Словом, труба нового дома, выбрасывая в воздух дым из кухни, наполняла всю окрестность ароматом говядины, дичи и рыбы, обильно приправленных душистыми травами и луком.

The mere smell of such festivity, making its way to everybody's nostrils, was at once an invitation and appetite. Maule's Lane, or Pyncheon Street, as it was now more decorous to call it, was thronged, at the appointed hour, as with a congregation on its way to church. All, as they approached, looked upward at the imposing edifice, which was henceforth to assume its rank among the habitations of mankind.	Улица в назначенный час была заполнена народом; каждый, подходя к дому, осматривал снизу доверху величавое здание.
There it rose, a little withdrawn from the life of the street, but in pride, not modesty.	Оно стояло несколько в стороне от улицы, но скорей из гордости, нежели из скромности.
Its whole visible exterior was ornamented with quaint figures, conceived in the grotesqueness of a gothic fancy, and drawn or stamped in the glittering plaster, composed of lime, pebbles, and bits of glass, with which the woodwork of the walls was overspread.	Весь фасад его был украшен странными фигурами, произведением грубой готической фантазии.
On every side, the seven gables pointed sharply towards the sky, and presented the aspect of a whole sisterhood of edifices, breathing through the spiracles of one great chimney.	Семь остроконечных фронтонов со шпилями возносились к небу, похожие на целую группу строений, дышащих посредством одной огромной трубы.
The many lattices with their small, diamond-shaped panes, admitted the sunlight into hall and chamber, while, nevertheless, the second storey, projecting far over the base, and itself retiring beneath the third, threw a shadow and thoughtful gloom into the lower rooms.	Многочисленные перегородки в окнах со своими мелкими, вырезанными алмазом стеклами пропускали солнечный свет в залу и в другие покои, между тем как второй этаж, выступая над первым, бросал на него тень и придавал меланхолическую мрачность нижним комнатам.
Carved globes of wood were affixed under the jutting storeys.	Деревянные шары, украшенные резьбой, были прикреплены под выступами верхнего этажа.
Little spiral rods of iron beautified each of the seven peaks.	Небольшие железные спирали украшали каждый из семи шпилей.
On the triangular portion of the gable that fronted next the street, was a dial, put up that very morning, and on which the sun was still marking the passage of the first bright hour in a history that was not destined to be all so bright.	На треугольнике шпиля, глядевшего на улицу, в то же самое утро были установлены солнечные часы - солнце на них еще показывало первый светлый час истории, которой не суждено было продолжаться так же светло.
All around were scattered shavings, chips, shingles, and broken halves of bricks; these, together with the lately turned earth, on which the grass had not begun to grow, contributed to the impression of strangeness and novelty proper to a house that had yet its place to make among men's daily interests.	Вокруг дома земля была еще завалена щепками, обрезками дерева, досками и битым кирпичом; все это вместе с недавно изрытой почвой, которая не успела еще порасти травой, усиливало впечатление странности и новизны, какое производит на нас дом, не совсем еще занявший свое место в повседневной жизни людей.
The principal entrance, which had almost the breadth of a church door, was in the angle between the two front gables, and was covered by an open porch, with benches beneath its shelter.	Итак, гости собрались в доме.
Under this arched doorway, scraping their feet on the unworn threshold, now trod the clergymen, the elders, the magistrates, the deacons, and whatever of aristocracy there was in town or country.	Полковник Пинчон удалился к себе в кабинет, который называли приемной.

Thither, too, thronged the plebeian classes, as freely as their betters, and in larger number. Just within the entrance, however, stood two serving-men, pointing some of the guests to the neighborhood of the kitchen, and ushering others into the statelier rooms-hospitable alike to all, but still with a scrutinising regard to the high or low degree of each. Velvet garments, sombre but rich, stiffly-plaited ruffs and bands, embroidered gloves, venerable beards, the mien and countenance of authority, made it easy to distinguish the gentleman of worship, at that period, from the tradesman, with his plodding air, or the laborer, in his leathern jerkin, stealing awe-stricken into the house which he had perhaps helped to build. One inauspicious circumstance there was, which awakened a hardly concealed displeasure in the breasts of a few of the more punctilious visitors. The founder of this stately mansion-a gentleman noted for the square and ponderous courtesy of his demeanor-ought surely to have stood in his own hall, and to have offered the first welcome to so many eminent personages as here presented themselves in honor of his solemn festival. He was as yet invisible; the most favored of the guests had not beheld him. This sluggishness on Colonel Pyncheon's part became still more unaccountable, when the second dignitary of the province made his appearance, and found no more ceremonious a reception. The

Читать дальше