Уильям Дюбуа - Цветные миры

В марте 1945 года Рузвельт говорил в послании конгрессу:

«Здание мира не может быть воздвигнуто силами одного человека, одной партии или одной страны. Мир не может быть только американским, английским, русским, французским или китайским. Он не может быть миром одной большой страны или группы малых стран. Он должен быть миром, основанным на сотрудничестве стран всего земного шара».

Мансарт внимательно слушал рассказ молодого человека:

— Требовались новые исключительно важные соглашения, и в принципе была достигнута договоренность об их конкретизации и проведении в жизнь. Будь Рузвельт жив, имелись бы все шансы на их осуществление, конечно, не без трений, но с доверием, взаимопониманием и доброй волей.

Позднее Гарри Гопкинс писал: «Мы искренне, от всей души, верили в то, что взошла заря нового дня, о котором все мы столько лет мечтали, моля бога о его наступлении. Мы были абсолютно убеждены, что одержали величайшую в истории победу, установив мир на земле. Говоря «мы», я подразумеваю всех нас, все цивилизованное человечество. Русские доказали свою мудрость и дальновидность, ни у президента, ни у кого-либо из нас не было сомнений в том, что мы сможем ужиться с ними».

Судья Мансарт с большим интересом следил за беседой, прислушиваясь в особенности к словам очевидца недавних знаменательных событий.

— Кто этот молодой человек? — спросил он до окончании завтрака.

Кто-то ответил:

— По-моему, его зовут Хисс, Алджер Хисс.

В тот же день, когда Мансарт познакомился с Хиосом, он заметил в ресторане нового посетителя. Это был молодой человек лет двадцати с небольшим. Судья Мансарт невольно обратил на него внимание. Тот появился здесь впервые и своей внешностью живо напомнил Мансарту о его погибшем приемном сыне. Этот молодой, явно цветной юноша внешне был чрезвычайно привлекателен: он был высок ростом, широк в плечах, хорошо сложен, имел красивую светло-коричневую кожу и пышную шевелюру. Когда, поднявшись из-за стола, он взглянул на Мансарта, судье показалось, что в выражении его лица промелькнуло что-то смутно знакомое. На него смотрело молодое, красивое лицо, на котором наряду с юношеским задором сквозило гордое сознание собственного достоинства. Мансарта охватило волнение. Где он видел эту так хорошо знакомую улыбку? Сердце у него внезапно сжалось. Он нерешительно сделал несколько шагов и вдруг, бросившись вперед, резким жестом остановил молодого человека в тот момент, когда тот уже взялся за ручку входной двери.

— Прошу прощения! Но я почему-то подумал… Мне показалось, что я вас знаю… что где-то я вас уже видел.

Лицо молодого человека приняло почти сур оное выражение, но он вежливо ответил:

— Нет, судья Мансарт, мы с вами еще никогда не встречались. Но я пришел сюда потому, что мне поручено передать вам письмо. Я растерялся, заметив ваш пристальный взгляд, и не решился подойти к вам. Извините.

Он осторожно пошарил во внутреннем кармане и вытащил длинный конверт.

— Это, сэр, для вас. Это письмо уже давно следовало вам вручить. Вот моя карточка. Могу я зайти к вам… хотя бы завтра?

— Разумеется. В контору или домой?

— Я предпочел бы зайти в контору. Вам удобно часа в четыре? Благодарю вас, сэр.

Он быстро удалился, и Мансарт испытал странное разочарование. В юноше было нечто такое, что будило в нем воспоминания о далеком прошлом. Но что именно? Мансарт взглянул на карточку:

М-р Филип Райт «ДЖЕНЕРАЛ ЭЛЕКТРИК»

Покипси, штат Нью-Йорк

Мансарт нахмурился, глядя на карточку, — имя было ему незнакомо. Затем поспешил к себе в контору, вскрыл конверт и прочел:

«Мой милый Ревелс!

Когда ты прочтешь эти строки, меня давно уже не будет в живых. Горячо верю, что мое письмо вручит тебе наш сын Филип Райт Мансарт, или, как он сам называет себя, Филип Райт. Я не хотела бы подробно останавливаться на ужасной, трагической истории нашего разрыва. Все эти годы ты, конечно, был уверен, что я сама, по своей воле, покинула тебя. Ревелс, любимый мой! Неужели ты мог так подумать после всего того, что нас связывало когда-то! Я просто не допускала мысли, что ты поверишь этому, пока не получила твоего заявления о разводе. Тогда я все поняла. Только до сих пор мне неизвестно, какое письмо оставил тебе мой брат. Ведь это он и его приятели похитили меня из дому. Заткнув рот, меня бросили в карету «скорой помощи» и отвезли в частную лечебницу, где я считалась невменяемой.

Их планы сорвались, когда выяснилось, что я уже три месяца беременна, Я давно догадывалась об этом, но не решалась тебе сказать. Пришлось пойти с ними на сделку. Мне позволили оставить ребенка, но с условием, что я никогда не сделаю попытки тебя увидеть. Я добилась их согласия на это, заявив, что иначе покончу с собой. Борьба длилась долго, но при поддержке родителей я одержала победу, если только это можно назвать победой. Затем я уехала в Мэн, к нашим родственникам, и там родила своего чудесного малыша, после чего вернулась домой, к родителям, и растила нашего мальчика в родном городе. Потом пришло твое заявление о разводе. Я, конечно, сразу же дала согласие. И вот теперь оказалось, что я больна раком. Скоро я умру, и мое последнее желание — чтобы ты узнал, что я никогда, никогда не переставала тебя любить, и чтобы ты встретился с нашим сыном и благословил его.

Это была та самая Мэри Райт, на которой Мансарт женился в 1921 году, по возвращении с войны, и которая — он был твердо уверен — сама покинула его год спустя. Теперь он узнал, что ее увезли от него силой и что требование о разводе исходило не от нее; наоборот, все было подстроено так, чтобы убедить ее, будто развода требовал он сам. С немой болью в душе он ждал теперь прихода молодого Райта, своего сына.

Племянница миссис Мансарт, Мэриан, перешла уже на последний курс Хантерского колледжа и училась отлично. Она с давних пор привыкла проводить вторую половину дня в конторе у дяди, где пользовалась его библиотекой и помогала ему приводить в порядок дела. Когда пришел Филип Райт, она стояла на лесенке в поисках какой-то книги.

Райт решил не навещать Мансарта дома, чтобы не заводить близкого знакомства с ним и его женой. Но он дал матери слово поговорить с отцом и теперь обязан был его сдержать, хотя у него не было к этому большой охоты. Когда он вошел в хорошо обставленный, просторный кабинет Мансарта, солнце уже близилось к закату, но огня еще не зажигали; поэтому бронза и мебель красного дерева были окрашены в мягкие вечерние тона. Стенографистка уже ушла, а Мариан все еще стояла там, на лесенке. Услышав шаги, Мэриан обернулась и застыла на месте с поднятой вверх рукой. Нежные лучи заходящего солнца озарили ее лицо, и оно показалось Филипу невыразимо прекрасным. Еще мгновение, и Филип быстро шагнул вперед, подал девушке руку, помогая сойти вниз, и вполголоса сказал: