Кришан Чандар - Мать ветров: рассказы

— Ребенок был один.

— Да, — зло ответила бабушка.

— Плакал на кровати один, и никто не слышал?

— Я слышала, — ответила бабушка.

— А если бы его кто-нибудь унес?

— Да, как же. Именно за ним волк придет.

— Волк не за ним придет, а за такой старухой, за такой дрянью, как ты, — кричала в ответ Бегаман.

— Это я-то старуха, я дрянь, да?! А ты очень молодая. У тебя пятеро детей, а ты как шестнадцатилетняя девушка заигрываешь со всеми. И смотришь на каждого так, как будто все село по тебе умирает. А о чем ты сегодня говорила с Джафар Али у источника?

— Мама! Как тебе не стыдно, что ты врешь! Ведь Джафар Али столько же лет, сколько и тебе. Он спрашивал меня о детях. Какое у тебя грязное сердце, мама.

— У меня грязное сердце! Я старуха, дрянь! А ты, наверное, пери, гурия, хорошо ведешь себя. Я кормлю твоих детей, бужу их, смотрю за твоим домом, подметаю двор, готовлю на всех, и после этого у меня грязное сердце, да! — Бабушка начала плакать.

На глазах Бегаман тоже навернулись слезы.

— Но ведь ты первая начала ругаться. Я только увидела, что ребенок плачет, и сказала тебе про это. Он плакал так громко, что я издали его слышала.

— А что я могу поделать? Разбудила весь дом, подмела двор, подняла твоих детей и должна была накормить их всех, а ты такую бурю подняла. И когда только будет конец этому, — плача, жаловалась бабушка.

Ребенок опять расплакался. Бабушка взяла его у Бегаман и, плача, тихо запела, чтобы он успокоился. Бегаман невольно улыбнулась. Эта улыбка сквозь слезы сверкала, как луч солнца в бурном водовороте.

— Иди приготовь все, — сказала бабушка и пошла к кедрам, растущим за домом.

В хлеву было темно. Едкий дым горящей в печке сухой травы резал глаза. Марджана облегченно вздохнула, очутившись в тепле нагретого воздуха. Потом она поставила кувшин на широкую полку и начала кормить скот. Накормила коров, погладила телят, покормила буйволов, приласкала буйволят, а потом пошла к загородке, за которой были козы, и почесала им головы. Ей очень нравился маленький козленок. Она взяла его к себе на колени и долго ласкала, затем, вспомнив, что ей нужно доить коров, сняла кувшин с полки, отдала козленка матери-козе и присела около вымени старой коровы. Едва только первая капля молока ударилась о дно кувшина, он весь наполнился приятным звоном. Дхур-дхур, дхан-дхан, дхур-дхур, дхан-дхан, — стекало парное молоко тоненькими струйками в кувшин. Когда кувшин наполнился больше, чем наполовину, Марджана подставила свой рот под эти струйки. В этот момент кто-то обнял ее сзади. Молоко уже попадало не в рот, а на глаза и растекалось по лицу. Она крепче сжала коленями кувшин с молоком и, не оборачиваясь, сказала:

— Пусти, Фикро.

— Я тоже хочу молока, — ответил Фикро.

— Ну и пей. Вон сколько коров и буйволиц стоят, пожалуйста, пей. Зачем ты меня трогаешь?

— Нет, я хочу молока от этой коровы.

— На, — сказала Марджана, отойдя от коровы и поставив кувшин на полку. Фикро приблизился к ней. По левой щеке Марджаны до сих пор еще текла струйка молока. Фикро поцеловал эту щеку.

— Какая сладкая, — улыбнулся он.

— Грубиян, нахал, — ударила его Марджана.

С быстротой молнии Фикро схватил ее, прижал к себе и начал целовать с такой силой, что голова ее запрокинулась назад, волосы коснулись пола, а шея изогнулась, как ручка кувшина. Ее руки беспомощно заскользили по телу Фикро и безжизненно повисли. Потом Фикро резко отстранил ее от себя, и она, бессильно падая, еще не овладев своим голосом, зашептала:

— Я… Я… сейчас… сейчас… бабушку… маму позову.

— Ради бога, — испугался Фикро, — ради бога не надо.

— Нет, позову. Бабушка!

Фикро быстро закрыл ее рот ладонью:

— Клянусь…

— Хорошо, только обещай, что больше никогда не будешь.

— Обещаю, больше никогда не буду.

— И что купишь мне на ярмарке ожерелье?

— Обещаю, что куплю тебе на ярмарке…

— А что купишь? — спросила она, недоверчиво глядя на Фикро. — Уже забыл, да?

— Ну это самое… ожерелье куплю.

— Вот, правильно, — успокоилась Марджана. — Идем, я тебя напою молоком старой коровы. Но смотри, — погрозила она ему пальцем, — если будешь еще баловаться, то быть тебе битым.

Марджана долго доила корову в рот Фикро, а потом он доил ей в рот. Они смеялись, разговаривали и долго не замечали бабушку, стоявшую в дверях и наблюдавшую за ними. Хмельные от радости и счастья, они и не подозревали о ее присутствии. Наконец, бабушка сердито закричала на них:

— Сначала нужно свадьбу справить, а потом… — и отвернулась от них, ругаясь себе под нос. Но они взглянули на нее только раз. Марджана побежала в другой конец хлева и начала снова доить буйволицу в рот Фикро, который уже был там и, наклоняя голову, ловил струйку молока. Бабушка продолжала ругаться, но в ее брани уже не было ни гнева, ни злости, В ней даже чувствовалась нежность. В воздухе внезапно, как начинает бить фонтан, зазвучала какая-то красивая мелодия, и на глазах бабушки появились слезы. Она подняла своего внука и медленно пошла за сарай, чтобы скрыть их.

Взглянув глазами, полными слез, на небо, Она вдруг увидела сверкание восходящего солнца. Вся деревня проснулась, проснулась и земля. Нежные и щедрые лучи поднимающегося на востоке солнца зажгли все вокруг своим ярким светом.

Весною тысяча девятьсот двенадцатого года мне исполнилось семь лет. В то время мы жили в долине Ангпур — одном из красивейших мест Кашмира, но я в те дни не видел в нем ничего особенного. Это легко объяснить. Наша семья совсем недавно переехала в эти края. Наша семья — это я, мой старший брат Рам, мать, отец и тетя Камни, которой в то время было уже за шестьдесят.

Я начал ходить в школу. Ребята знали, что я сын богатого человека, и за это терпеть меня не могли! Они били меня при каждом удобном случае. Кроме того, я был, наверное, самым большим тупицей в школе, поэтому оба учителя — и старший и младший — невзлюбили меня… Не находилось ни одного дружелюбно настроенного и сострадательного человека, который посочувствовал бы семилетнему мальчику… Моя мать была занята сердечными делами отца, а тетя Камни вечно беспокоилась обо мне и говорила:

— Опять ты сегодня ел зеленые сливы, ну хорош же…

Цепко ухватив меня за шею и прижав к себе, она заставляла меня раскрыть рот и вливала в него снадобье, которое она сама готовила из фиалок, выросших на склонах гор, корней жасмина и еще каких-то трав. До чего же горьким, кислым и противным было это снадобье!.. А когда тетя Камни пыталась вылечить меня насильно, я отчаянно булькал снадобьем в горле, стараясь не глотать его. Иногда среди этих безуспешных попыток мне удавалось укусить тетю Камни за палец, но тогда мне, кроме снадобья, доставалась еще трепка. О, нет справедливости в этом мире, некому выслушать несчастного мальчика!..