Элинор Глин - Возрождение

Она даже не ответила, только поклонилась с этой странной надменностью, не носившей характера нахальства. Ее манеры никогда не бывают манерами лица, принадлежащего к низшим классам, старающегося показать, что считает себя равным. Они как раз нужного тона — вполне почтительны, как у лица подчиненного, но и с той спокойной самоуверенностью, которая дается только рождением. Очень интересно наблюдать за оттенками в манерах. Каким-то образом я знаю, что мисс Шарп в своем стиранном платье, со своими красными ручками — настоящая лэди.

Последнее время я не видал мою дорогую герцогиню — она была в одном из своих имений, куда посылает выздоравливающих, но скоро вернется — она радует меня.

За последнее время интерес к книге упал. Я не мог ничего придумать, так что предложил мисс Шарп отпуск, она приняла две недели без энтузиазма. Теперь она вернулась — и мы снова начали. Но, все-таки, у меня нет «чутья». Почему я продолжаю это? Только потому, что сказал герцогине, что кончу… С неловкостью я чувствую, что не хочу допытываться до настоящей причины — я хотел бы солгать даже дневнику. Последние дни дела идут лучше и многие из молодцов приезжают сюда в пятидневный отпуск, они подбадривают, и мне приятно встречаться с ними, но после их отъезда больше, чем всегда, я чувствую себя никуда не годной скотиной. Единственное время, когда я забываюсь, это когда Морис привозит «дамочек» пообедать со мной в их вылеты в Париж из Довилля. Мы пьем шампанское (им нравится знать сколько оно стоит) и я весел, как мальчишка, а потом, ночью, я раз или два тянусь к револьверу. Теперь они снова вернулись обратно в Довилль.

Может быть, мисс Шарп раздражает меня своим вечным прилежанием. Какова ее жизнь? Какова ее семья? Я хотел бы знать, но не желаю спрашивать. Я сижу и думаю, думаю о том, что написать в моей книге. Я почти кончил перемалывать факты об орехе и его обработке, а она сидит и стенографирует все это, не поднимая головы, день за днем.

Ее волосы красивы — того шелковистого сорта ореховых, слегка волнистых волос; должен признаться, что ее голова посажена грациознейшим образом, а цвет лица бледен и прозрачен. Но какой твердый рот! В то же время не холодный, а именно твердый — я никогда не видел, как она улыбается. Если понаблюдать за руками, видно, что они хорошей формы — очень хорошей формы. Хотел бы я знать, много ли времени нужно для того, чтобы снова сделать их белыми? У нее также хорошие ноги, тонкие, так же, как и руки. Какой поношенной выглядит ее одежда — разве у нее никогда не бывает нового платья?

Да, Буртон, я приму мадам де Клерте.

Селанж де Клерте философ, у нее есть собственные цели, но я их не знаю.

— Пишете книгу, Николай? — В ее глазах лукавый блеск.

— Существует бедный раненый в ногу мальчик, который был бы великолепным секретарем, если вы не удовлетворены.

Я почувствовал раздражение.

— Я вполне удовлетворен. — Мы слышали рядом стук пишущей машинки, а эти модные двери не позволяют ничему остаться неизвестным.

— Молода она? — спросила мадам де Клерте, покосившись в ту сторону.

— Не знаю и не забочусь о том — машинистка она хорошая.

— Ого?

Она увидела, что я начинаю злиться. (Мои обеды хороши, а война еще не кончена.)

— Мы все очень заинтересованы результатами.

— Быть может.

Затем она рассказала мне об осложнениях, возникших в связи с мужем Корали.

— Безумие пытаться устроиться с троими за раз, — вздохнула она.

А теперь я снова могу вернуться к моему дневнику, Господи Боже мой! Последние страницы были все о мисс Шарп — смешной, несносной мисс Шарп… Не написал ли я смешной?… Нет, это я смешон! Я поеду кататься…

Боже! что все это значит?

Я прошел через ад… Я вернулся с прогулки очень тихо, было рано — четверть шестого, мисс Шарп уходит в шесть. Был ужасно холодный вечер и Буртон развел яркий огонь, я думаю что его потрескивание на минуту помешало мне услышать доносившиеся из соседней комнаты звуки. Я сел в кресло.

Что это? Воркованье голубки? Нет, женский голос, воркующий глупенькие английские и французские ласковые слова и ему в ответ нежный лепет ребенка. Казалось — мое сердце перестало биться, каждый нерв дрожал во мне, потрясающее, непонятное мне ощущение охватило меня. Я лежал и слушал — и внезапно почувствовал, что моя щека мокра от слез. Тут меня потряс какой-то стыд и гнев, я вскочил, схватил костыль и проковылял к отворенной двери. Я распахнул ее и передо мной была мисс Шарп, покачивавшая на коленях малютку дочку консьержа, — ей, может быть, месяцев шесть. Ее роговые очки лежали на столе. С легкой краской смущения она взглянула на меня, но ее газа!.. О, Боже!.. Глаза Мадонны, небесно голубые, нежные как у ангела, кроткие, как у голубки. Я мог бы закричать от душевной боли — и вот во мне заговорила грубая часть моего существа…

— Как вы смеете шуметь, — сказал я грубо. — Разве вы не знаете, что я распорядился о том, чтобы была полнейшая тишина.

Она поднялась, держа ребенка с величайшим достоинством. Картина, которую она представляла, могла бы быть в Сикстинской Капелле.

— Прошу прощения, — сказала она не совсем твердым голосом. — Я не знала, что вы вернулись, а мадам Бизо попросила меня подержать маленькую Августину, пока она поднимется в следующий этаж, больше это не повторится.

Я страстно хотел остаться и поглядеть на них обеих. Мне хотелось дотронуться до забавных толстеньких пальчиков ребенка… мне хотелось… о, я не знаю чего. И все время мисс Шарп держала ребенка так, как будто охраняла от чего-то дурного, что могло бы изойти от меня и повредить ему. Затем она повернулась и унесла его из гостиной, а я вернулся в свою комнату и бросился в кресло.

Что я наделал!.. скотина… грубиян… что я наделал!

Неужто она не вернется? Неужто жизнь будет еще более пуста, чем раньше?

Я мог бы покончить с собой.

Сегодня за ужином должна быть не только Сюзетта, но еще шесть других.

Взошла заря, но я прислушиваюсь не к редким звукам августовских голубей, а к нежному воркованью женщины и ребенка. Боже! как мне прогнать его из моих ушей!

Сегодня утром я чувствую, что с трудом вынесу время до того, как придет мисс Шарп. Я рано оделся, готовый начать новую главу, хотя в голове у меня нет ни одной мысли. Мне трудно спокойно оставаться здесь, в моем кресле.

Был ли я слишком невозможен? Придет ли она, а если нет, какие шаги можно будет предпринять, чтобы найти ее? Морис в Довилле, вместе со всеми, а я не знаю домашнего адреса мисс Шарп, а также есть ли у нее телефон. По всей вероятности, нет. Мое сердце бьется и я глупо волнуюсь, как женщина. Я анализирую теперь влияние умственных переживаний на физическое состояние — даже моя пустая глазная впадина болит. Я с трудом владею голосом, когда Буртон начинает разговор о моих распоряжениях на сегодняшний день.