Аугусто Бастос - Я, верховный

Ласаро де Рибера с чванливой небрежностью бросает епископу: вы не находите, ваше преосвященство, что воскресение вполне естественная идея? Епископ со снисходительной улыбкой соглашается: воскресить что- либо один-единственный раз не более необыкновенное деяние, чем дважды создать одно и то же.

Прелестная дочь Ласаро де Риберы, не переставая наблюдать за турниром, наклоняется к отцу и спрашивает: что вы сказали, ваша милость, если это не секрет? Ничего, дочка. Ничего такого, что могло бы интересовать тебя сейчас, во время столь прекрасного празднества, что дух захватывает от восхищения. Посмотри на этого воителя-индейца, который скачет сюда во весь опор! В самом деле, стоя на неоседланной рыжей лошади, блестящей от пота, всадник с перьями на голове и с татуировкой во вкусе ка’айгуа приближается к почетному месту, где восседает губернатор. Гигантского роста, стройный, весь мокрый от пота. В головокружительной скачке лошадь стелет хвост, как комета. На всаднике всего лишь набедренная повязка из какой-то поблескивающей ткани. В вытянутой руке он держит длинный шип кокосовой пальмы, продетый в кольцо с красной лентой, которая тянется за ним в воздухе, как след. Рыжая лошадь без узды замедляет бег. Теперь она пританцовывает. Ее копыта стучат не в такт музыке оркестра, а в такт другим звукам, внятным только ей и всаднику. Из ее раздувающихся ноздрей со свистом вырывается пар, и клочья розовой пены падают с губ. У нее ходят бока, а стелющийся хвост придает ей вид сказочного животного. Полулошади, полуягуара. Фуналы и декстрарии римлян, бредит епископ-эрудит, показались бы насекомыми по сравнению с этим индейским гипокентавром. Древние называли подобных лошадей desultorios equos [248] Скакунами (испорченая латынь). ; о всадниках, сливавшихся с ними, говорили... Но тут Ласаро де Рибера встает, побагровев от гнева, и зовет стражников, распарывая воздух своим жезлом-рапирой: о, Вельзевул! Кто этот неверный, позволяющий себе такую дерзость! Стража, ко мне! Ко мне, аркебузиры! Гипокентавр с головой человека и головой ягуара внезапно осаживает перед подмостками и взвивается на дыбы. Копыта, как когти, царапают воздух. Человеческая часть сказочного животного наклоняется и бросает кольцо в подол дочери губернатора. Стреляйте, стреляйте, дубины! — кричит он, от гнева и страха срываясь на фальцет. Стреляйте же, ублюдки! — гремит в воцарившейся тишине голос губернатора, уже потерявшего всякое самообладание. Наконец раздаются выстрелы. Слышен свист пуль. В дыму и пыли сверкают зубы индейца. Его татуировка фосфоресцирует в наступающих сумерках. Тем же шипом кокосовой пальмы он сам себе раздирает бронзовую кожу от горла до паха. Он срывает с головы сплетенную из лианы шапочку, открывая волосы, выстриженные в виде короны-спирали. В наряде из перьев, узоров, чешуек, значков он похож на какого-то лесного Христа-Адама. Почти альбинос. Белое лицо. Раскаленные добела глаза. Назарейская борода; борода Христа-тигра. Вот он, таинственный вождь лесных племен, самых воинственных и свирепых в верховье Параны! Касик-колдун-пророк каайгуа-гуалачи, которых не смогли покорить ни конкистадоры, ни миссионеры. Лошадь под ним тоже превратилась в тигра, в совершенно синего тигра. Синими стали язык, влажная розовая пасть, клыки цвета слоновой кости. Пятна на шерсти отливают металлическим блеском. Вот она, живая легенда, — посреди площади, перед подмостками губернатора. Его дочь в экстазе созерцает того, в ком видит чуть ли не архангела во плоти.

Епископ, опустившись на колени, осеняет нагрудным крестом ошеломляющее видение. Vade retro, Satanas! [249] Изыди, сатана! (лат.) Губернатор выкрикивает приказания, и эти крики походят на мышиный писк, заглушаемый рыканьем льва. При новом залпе легендарный индеец щелкает пальцами. Тигр, прянув в воздух, возносится над объятым ужасом скопищем народа. Теперь он и впрямь превращается в метеор, в комету. Он перелетает через реку и, несясь в сторону восточных гор, исчезает в небе.

Кольцо в виде змеи, кусающей себя за хвост, разрослось в подоле дочери губернатора.

«Вскоре после прибытия в провинцию Ласаро де Риберы произошло ужасающее событие. В округе Вилья-Реаль сто пятьдесят человек вооружились под тем предлогом, что должны дать отпор индейцам, нарушившим мир, напали на одно становище и убили 75 покорных и беззащитных индейцев. Перебив их всех дубинками, саблями и копьями, трупы разорвали на куски, привязав их к лошадям, которых разогнали в разные стороны. Все это явствует из пяти судебных решений, обнародованных по этому поводу. Главным виновником происшествия был команданте Хосе дель Касаль. Варварский акт имел место 15 мая 1786. Рибера занял свой пост 8 апреля. Он поручил вести следствие по этому делу команданте Хосе Антонио Сабала-и-Дельгаднльо.

Неслыханная резня с четвертованием при помощи лошадей, приводившим на память зверскую казнь Тупака Амару в Куско, взволновала всю провинцию. Но Касалю благодаря своим связям и богатству удалось избежать наказании». (Юлий Цезарь, ор. cit.)

Однако через некоторое время герой геноцида Касаль впал в немилость. Из судебных материалов видно, что Хосе дель Касаль-и-Санабрия всеми средствами добивался, чтобы его защищал Верховный, который в ту пору занимался адвокатской практикой, еще не будучи выдвинут ни на какой пост и не имея никакого влияния в официальных кругах. «Это единственный адвокат, который может меня выручить, — пишет судье убийца индейцев. — Я предложил ему за столь важную услугу половину моего состояния и даже больше. Но все было напрасно. Гордый адвокат не только наотрез отказался вести мое дело, тем самым оставив меня безоружным и беззащитным, но и позволил себе оскорбительно отозваться о моих действиях против этих лесных дикарей и во всеуслышание заявил, что за все золото мира не пошевелит пальцем в мою защиту, хотя, как известно Богу и Его Высокопревосходительству Сеньору Губернатору, вышеупомянутые действия были совершены лишь на благо всего общества» (Прим, сост.)

Скоро оно охватило девушку, ее взбешенного отца, епископа, членов кабильдо, рехидоров, коррехидоров и клириков. Змея все росла и росла. Она опоясала площадь и прилежащие дома с балконами, откуда на празднество смотрели аристократические дамы. Вместе с тем похожий на итербий металл, из которого было сделано кольцо, размягчался, превращаясь в вязкое вещество. Легчайшие чешуйки летали и парили в воздухе. Внезапно огромная змея взорвалась, рассыпавшись на частицы, играющие всеми цветами радуги. На трибуне поднялась сумятица. Дочь губернатора, истекая кровью, лежала на подушках, которыми был покрыт помост. Ее белое платье стало алым, как лента, привязанная к кольцу. Толпа в суеверном страхе разразилась воплем: кара господня! Кара господня! Среди шума и сутолоки губернатор и епископ горячо спорили о том, посылать ли за врачом или за святыми дарами.