Анри Барбюс - Огонь. Ясность. Правдивые повести

Ужасающие подробности «происшествия» в Сен-Мишель-де-Мориен были на следующий день опубликованы в газетах. Ими зачитывались добрые граждане, которые мирно сидели у камелька — ногам тепло, на сердце спокойно, пусть где-то там идет война, — столь же безмятежные и душой и телом, как те главные начальники, что приказали машинисту трогаться в путь. Впрочем, этим последним никто не осмелился докучать расспросами, и многие из них со временем получили крупные чины и повышение.

А мы, которые называем вещи своими именами, мы не смеем забывать об этом происшествии.

— Значит, они взбунтовались, говорите вы?

— Да, несколько полков. Было это в Суассоне в тысяча девятьсот семнадцатом году.

— Отчего же они взбунтовались?

— Просто это были плохие французы. Они говорили, что с них хватит, что войну, мол, затеяли министры, правительство и богачи, что пусть все франко-прусские спекулянты сами улаживают дела как знают, — словом, повторяли разные революционные бредни.

— А что они сделали?

— Арестовали своих офицеров. Да, да, мосье, они решились арестовать офицеров.

— И что же, офицеров били, оскорбляли?

— Нет, но их посадили под замок в пустые дачи. Потом бунтовщики прокололи шины у автомобилей. Они даже выставили пулеметы, чтобы защищаться. Но стрелять не стали. Их удалось окружить, потом их разоружили. И отобрали двести пятьдесят человек.

— Почему именно двести пятьдесят?

— Больше было бы, пожалуй, чересчур, а меньше было бы, пожалуй, недостаточно.

Этим двумстам пятидесяти бунтовщикам, выбранным наудачу, было предложено погрузиться в автомашины. Они уселись в грузовики. Они смеялись как-то невесело. Их, видите ли, катали с утра до самого вечера.

— Как так катали?

— То есть их просто возили вперед и назад, кружили по проселочным дорогам, надо было их запутать, чтобы они не знали, где находятся. Вечером мы остановились…

— Как мы? Значит, вы были вместе с ними?

— Конечно, был с ними, только не в числе этих двухсот пятидесяти, я их сопровождал.

Они стояли и ждали. Время шло. Наконец офицер сказал: «Надо бы все-таки записать их имена — на всякий случай». — «Сообщите ваши имена и фамилии, сейчас будут вино выдавать», — сказал тогда другой офицер. Они назвали свои фамилии; ну, а вина так и не дождались.

Когда наступила ночь, их повели прямо полями; то и дело приходилось перепрыгивать через рвы, откуда торчали человеческие головы и щетинились штыки. Когда мы миновали последний ров, их провели еще немножко вперед. Кто-то скомандовал потом: «Стой!» — и их усадили прямо на землю тесно-тесно, плечо к плечу.

«Сидеть, — сказали им, — держаться локоть к локтю, а главное, не шевелись». Сверх того, передали по цепочке приказ: «Гляди вперед. Зорче гляди!»

Этот приказ был отдан с той целью, чтобы они не могли видеть, как их конвоиры осторожненько уползли прочь и потихоньку выбрались туда, где стояли грузовики.

И вот тишина и одиночество спустились на эту толпу, и двести пятьдесят пар глаз напряженно вглядывались в темноту, туда, где каждый вечер неясным пунктиром обозначались разрывы снарядов.

А сзади тем временем не дремали. Звонок по телефону, и готово. Наши батареи получили приказ пристреляться и сосредоточить огонь на группе людей у такой-то высоты, вблизи передовой линии, каковую предупредительно и со всей точностью указала сигнальная ракета, изящно прочертившая небо.

Двести пятьдесят человек живых и здоровых — это не пустяки. Но несколько огненных зигзагов, несколько мощных ударов раскаленного металла, который сечет пространство по всем направлениям — слева, справа, крест-накрест, два-три сверкающих фонтана, ураган свинцовых градин, которые пробили бы любую крышу, и в завершение четкий стук пулеметной очереди, прошедшейся по нескольким «уцелевшим» точкам, — и вот вместо людей — сплошная мешанина мяса, костей, амуниции: ведь они были безоружные.

Начальство предусмотрело все. Были приняты тысячи хитроумных предосторожностей, чтобы эта история не выплыла наружу, и с нас, участников, взяли клятву хранить молчание до гроба. Мы поклялись и сохраняли тайну столько, сколько требовалось; мы люди честные.

Таких или почти таких эпизодов было сотни, никогда мы о них не узн аем, и все это посмели совершить французские офицеры. Вот они, злодейские подвиги этих выродков, которые командовали нами, и большинство из них, будьте уверены, снова начнут командовать, если представится подходящий случай.

Зверская жестокость аттилл и тамерланов прогрессировала вместе с веком прогресса. Усовершенствовали не только машины и оружие, усовершенствовали также и лицемерие, подлость и мерзость.

Я знал об этом преступлении уже давно. Один мой друг слышал подлинный, подтвержденный документально рассказ об этом случае и передал его мне, не забыв сообщить множество подробностей как о личности рассказчика, так и об обстоятельствах, при которых ему довелось услышать это признание, но вместе с тем он просил меня пока никому ничего не говорить. «Пока» — это значило до окончания выборов (шел май 1924 года). Об этом же было доведено до сведения некоторых наших государственных мужей. Они негодовали, метали гром и молнии. Но их кандидатуры были выставлены на выборах, и у них имелись, понятно, свои заботы. Но если они и сдерживали с превеликим трудом кипящее в их груди благородное негодование, то лишь для того, уверяли они, чтобы попозже нанести особо сокрушительный удар: пусть только их выберут — и тогда увидят. Их выбрали и действительно увидели… что одно дело кандидаты, а другое — депутаты. Впрочем, и кандидаты и депутаты (когда-нибудь я назову их имена) постарались замять эту неприятную историю, которая могла только усложнить розыски виновников и затронуть высокопоставленных лиц. Короче, наши парламентские столпы как воды в рот набрали и хранили упорное молчание как раз в том единственном случае, когда было бы небезынтересно услышать их голос. И после того как обычная комедия парламентских выборов была сыграна в их пользу, ничто уже не могло воскресить эту историю, погребенную под грудой свинца.

Ну что ж, придется выступить мне вместо наших почтенных пастырей, потому что нельзя молчать об этом деле. Особенно же и прежде всего я хочу сказать: истинные, надежнейшие сообщники этих палачей в раззолоченных мундирах и этих шутов нашей «демократии» — это вы, господа, вы, хранящие невозмутимое спокойствие, вы, говорящие «аминь!» преступлениям, вы, так называемые порядочные люди и так называемые добрые граждане.

Какие бурные и стремительные кинокадры можно извлечь из хаотических событий современной истории и, расположив их по порядку, передать в величественной эпопее! Одна такая эпопея особенно отчетливо вырисовывается на кровавом фоне мировой войны. Это настоящая эпическая поэма о пробудившемся сознании и героической воле. Ее потрясающие безмолвные картины неотвязно преследуют меня с тех пор, как я познакомился и подружился с некоторыми из уцелевших участников этой трагедии.