Готхольд Лессинг - Драмы_Басни в прозе

Басни

«Лисица и маска».

«Попытаю-ка я счастья в третий раз», — подумал волк и пошел к третьему пастуху.

— Очень уж мне обидно, — сказал он ему, — что вы, пастухи, ославили меня самым жестоким и бессовестным зверем. Но тебе, Монтан, я докажу, как вы ко мне несправедливы. Давай мне в год по овце, и твое стадо может спокойно пастись в лесу. Твоим овцам нечего будет бояться — я их не трону. Всего по овечке в год! Да есть ли тут о чем говорить? Ну мог ли я запросить с тебя еще великодушнее? Еще бескорыстнее! Ты смеешься, пастух? Чему же ты смеешься?

— Да так, ничему! А сколько тебе лет, друг любезный?

— Что тебе до этого? Не так уж я стар, чтобы не мог схватить за горло твоего любимого ягненочка!

— Не сердись, старик Изегрим. Жаль, ты не пришел ко мне с этой просьбой пораньше. А теперь тебя выдают твои зубы. Вот когда ты прикинулся бескорыстным! И все для того, чтобы прокормиться без всякой опасности.

Волк разозлился, но сдержал себя и пошел к четвертому пастуху. У того как раз издох его верный пес, и волк решил повернуть это к своей выгоде.

— Вот что, пастух, — сказал он, — я рассорился с моими собратьями в лесу, да так, что никогда уж больше с ними не примирюсь. А ты ведь знаешь, сколько их и чего от них ждать! Но если бы ты взял меня к себе на службу вместо покойного пса, ручаюсь, бояться тебе было бы нечего. Ни один из них даже глянуть не посмел бы на твою овечку.

— Так, значит, ты берешься защищать овец от твоих лесных собратьев? — спросил пастух.

— А как же? О чем я тебе и толкую!

— Недурно! Но если я пущу тебя в стадо, кто защитит моих бедных овечек от тебя? Ну-ка, скажи! Пустить вора в дом, чтобы в дом не залезли воры, это мы, люди, называем…

— Ты, кажется, собрался прочесть мне мораль? — сказал волк. — Тогда прощай!

— Был бы я помоложе! — скрежетал зубами волк. — Да что поделаешь, приходится считаться с годами!

И он отправился к пятому пастуху.

— Ты меня знаешь, пастух? — спросил волк.

— Да уж встречался с такими, как ты, — ответил пастух.

— С такими, как я? Ну, в этом я сомневаюсь. Я ведь такой особенный волк, что и ты, и другие пастухи вполне могли бы удостоить меня своей дружбы.

— Чем же это ты такой особенный?

— А тем, что даже под страхом смерти не мог бы загрызть живую овечку. Я кормлюсь только мертвыми овцами. Разве это не похвально? Так разреши мне хоть изредка наведываться в твое стадо и узнавать, не случилось ли какой овце…

— Не трать слов попусту! — отвечал пастух. — Хочешь, чтоб между нами не было вражды, так не ешь овец, даже и мертвых. Зверь, пожирающий мертвых овец, с голодухи примет больную овцу за мертвую, а здоровую за больную. Лучше уж не рассчитывай на мою дружбу, а убирайся-ка подобру-поздорову!

«Придется мне пожертвовать самым дорогим, чтобы добиться цели», — подумал волк и отправился к шестому пастуху.

— Нравится тебе, пастух, моя шкура? — спросил волк.

— Твоя шкура? А ну-ка, покажи! — отвечал пастух. — Что ж, неплоха! Видно, не так уж часто тебя настигали собаки!

— Ну так вот что, пастух! Я уже стар и протяну недолго; прокорми меня до смерти, и я завещаю тебе мою шкуру.

— Гляди-ка, — сказал пастух, — и ты взялся за хитрости старых скряг? Нет-нет! Твоя шкура обойдется мне втридорога! А если уж ты и вправду решил мне ее подарить, то давай-ка ее прямо сейчас!

Тут пастух схватился за дубину, и волк убежал.

— О, бессердечные! — крикнул волк, впадая в неистовство. — Придется мне так и помереть вашим врагом, раз вы не хотите по-хорошему! Не подыхать же с голоду!

Он ринулся вперед, ворвался в жилище пастухов, набросился на их детей, и пастухи еле-еле с ним справились.

Когда он уже лежал мертвый, самый мудрый из пастухов сказал:

— Мы, наверное, были неправы, отнявши у старого разбойника все средства к исправлению, как бы поздно и вынужденно он к ним ни обратился! Тем самым мы довели его до крайности!

Одна философски настроенная мышь расхваливала мудрость природы, сделавшей мышиный род наглядным примером своей вечности.

— Ведь половина из нас, — говорила она, — для того и получила крылья, чтобы наш мышиный род не вымер даже в том случае, если всех нас, бегающих по земле, съедят кошки. Уж летучие-то мыши останутся, а из них можно будет без труда восстановить истребленных.

Простодушная мышь понятия не имела, что бывают и крылатые кошки. Так нередко наша гордость основана на одном лишь нашем невежестве.

Поверьте, друзья, что большой свет не для мудрецов, не для поэтов! Там не знают им настоящей цены, да и сами они — увы! — подчас слишком слабы, чтобы не променять высокое на суетное.

В прежние времена ласточка была такой же сладкоголосой певчей птицей, как соловей. Но вскоре ей наскучила одинокая жизнь среди кустов и деревьев. Ведь никто здесь не слушал ее пения, кроме прилежных землепашцев и невинных пастушек, никто им не восхищался. И вот, покинув своего скромного друга соловья, она перелетела в город.

И что же вышло? Поскольку в городе ни у кого не было времени слушать ее божественные песни, она понемногу разучилась петь, но зато выучилась строить гнезда.

Орла спросили:

— Почему ты выводишь орлят на такой высоте?

Орел ответил:

— Разве б они могли летать под самым солнцем, став большими орлами, если бы я растил их внизу, на земле?

Олень, которому добрая природа позволила прожить не одно столетие, сказал как-то своему правнуку:

— Я хорошо помню то время, когда человек еще не придумал этой громыхающей палки, из которой вылетает огонь.

— Какое же это было счастливое время для нашего рода! — вздохнул его правнук.

— Ты судишь слишком поспешно! — сказал старый олень. — Время было иное, но не лучше нынешнего. Вместо громыхающей палки человек тогда носил с собой лук и стрелы. И нам приходилось не лучше, чем сейчас.

Однажды павлин сказал курице:

— Гляди-ка, как надменно выступает твой петух! А все равно ведь никогда люди не скажут: «Гордый петух!» Зато они всегда говорят: «Гордый павлин!»

— А все потому, — ответила курица, — что человек никогда не вглядится в истинную причину гордости. Петух горд своей бдительностью, своим мужеством, а ты чем гордишься? Цветастыми перьями!

Природа создала одного оленя больше обычного роста, да и мех на его шее был длиннее обычного. И олень этот решил про себя: «Стану-ка я выдавать себя за лося!» И что же он сделал, этот тщеславец, чтобы казаться лосем? Пригнул голову к земле и притворился печальным и мрачным.