Марсель Швоб - Книга Монеллы

Маржолен росла подле отца, на котором всегда был зеленый фартук, у которого руки всегда были в земле и зрачки пылали отблеском огня. Она с восхищением смотрела на семь кувшинов, что стояли на печи, покрытые копотью, полные тайны, подобные волнистой радуге. Моргиана из кровавого кувшина вызвала бы разбойника, натертого маслом, с узорчатой дамасской саблей. В оранжевом кувшине можно было, как Аладдин, найти рубиновые плоды, аметистовые сливы, гранатовые вишни, топазовую айву, опаловые кисти винограда, алмазные ягоды. Желтый кувшин полон был золотого песка, что Камаралзаман спрятал под оливами. Одна из олив чуть-чуть виднелась из под крышки, и край сосуда блестел. Зеленый кувшин, должно быть, был запечатан большою медной печатью царя Соломона. Время покрыло его слоем медной зелени: этот кувшин когда-то лежал на дне океана и много тысяч лет в нем был заключен добрый дух, который был принцем. Девушка очень добродетельная и молодая сумела б в лунную ночь рассеять чары, с разрешенья царя Соломона, одарившего голосом мандрагоры. В светло-голубом кувшине Гяуарэ спрятала все свои морские платья, сотканные из водорослей, усеянные драгоценными аквамаринами и окрашенные пурпуром из раковин. Все небо Рая земного, и роскошные плоды дерева, и ослепительно блещущая чешуя змея и пламенный меч ангела были заключены в темно-голубом кувшине, похожем на гигантский лазоревый южный цветок. И таинственная Лилит влила весь эфир небесного Рая в последний кувшин: фиолетовый, суровый, без изгибов, без складок, высился он, словно епископская мантия.

Те, что всего этого не знали, видели только семь поблекших кувшинов на вздувшейся печи. Но Маржолен знала правду из рассказов отца. В долгие зимние вечера у огня, среди трепетных теней пылающих дров и свечи, до позднего часа, когда она ложилась спать, она жадно ловила очами толпой проносившиеся перед ней чудеса.

Меж тем, корзинка от хлеба и солонка были пусты и кормилица молила Маржолен: «Поди замуж, цветик мой милый! твоей матушке Жан был на уме; хочешь ты Жана в мужья? Маржолен, Маржолен, какая славная невеста была б из тебя!»

— У невесты Маржолен были рыцари, — ответила мечтательница. — У меня будет принц.

— Принцесса Маржолен, — сказала кормилица, — выйди замуж за Жана, ты его сделаешь принцем.

— Никогда, мамка; уж лучше я сяду за прялку. Я жду своих алмазов и платьев не для него, а для доброго духа дивной красы. Купи льна, кудель и гладкое веретено. У нас скоро будет свой дворец. Пока он в черной африканской пустыне. В нем живет чародей, облитый кровью и ядом. Он всыпает путникам в вино серый порошок и обращает их в косматых зверей. Дворец освещен живыми факелами и негры в золотых венцах прислуживают за пиром. Мой принц убьет чародея, и дворец перенесется в нашу деревню, и ты будешь качать моего ребенка.

— Маржолен! выйди замуж за Жана! — сказала кормилица.

Маржолен засела за прялку. Терпеливо вертела она веретено, скручивала и раскручивала лен. Кудель то тончала, то снова вздувалась. Жан приходил, садился возле нее и любовался ею. Но она не обращала на него внимания: семь кувшинов на большой печи полны были грез. Днем ей чудилось, что она слышит их стоны и пенье. Когда она переставала прясть, кудель не дрожала уже вместо кувшинов, и веретено не отдавало им больше своего жужжанья.

— Маржолен, выйди за Жана замуж! — каждый вечер говорила ей кормилица.

Но глубокой ночью мечтательница вставала. Как Моргиана, она бросала в кувшины песчинки, чтоб вызвать таившиеся в них чудеса. Но разбойник продолжал спать; не звенели драгоценные фрукты, не сыпался золотой песок, не шелестели платья, и печать Соломона тяготела над узником-принцем.

Одну за другой бросала Маржолен песчинки. Семь раз ударялись со звоном они о твердую глину; семь раз наступала глубокая тишина.

— Маржолен, выдь за Жана замуж! — каждое утро говорила ей кормилица.

Наконец, Маржолен стала хмурить брови, видя Жана, и Жан перестал приходить. А старую кормилицу раз, на рассвете, нашли мертвой с улыбкой на лице. И Маржолен оделась в черное платье, в темный чепец, и продолжала свою пряжу.

Каждую ночь вставала она, и как Моргиана, бросала в кувшины песчинки, чтобы вызвать таившиеся в них чудеса. Но грезы спали сном непробудным.

Маржолен состарилась в терпеливом ожиданьи. Но принц, заключенный под печатью царя Соломона, конечно, вечно был молод, потому что он прожил тысячи лет. В светлую лунную ночь, словно убийца(она поднялась и взяла молоток. Яростно разбила она шесть кувшинов и пот смертельной тоски лился с чела ее. Кувшины звякнули и открылись: они были пусты. Но она смутилась перед кувшином, в который Лилит влила фиолетовый Рай; потом и его разбила, как другие. Меж обломков его покатилась засохшая серая иерихонская роза. Когда Маржолен подняла ее, чтоб дать ей расцвести, роза рассыпалась в прах.

Сис поджала свои ножки в кроватке и прильнула ухом к стене. Чуть брезжил бледный свет в окне. Стена дрожала и, казалось, спала, сдавленно дыша. Белая юбочка вздулась на стуле и пара чулок свешивалась, будто черные ножки, мягкие и пустые. Платье таинственно рисовалось на стене и точно хотело вскарабкаться до потолка. Дощечки паркета слегка поскрипывали в ночной тиши. Кувшин с водой был похож на белую жабу, присевшую на корточки в миске и впитывавшую в себя сумрак.

— О, как я несчастна, — сказала Сис. И она заплакала под одеялом. Стены вздохнули сильнее; но две черные ножки остались неподвижны, и платье не вскарабкалось выше и белая жаба на корточках не закрыла своей влажной пасти.

Сис опять заговорила:

— За то, что все сердятся на меня, за то, что здесь любят только моих сестриц, за то, что меня послали спать во время обеда, я уйду, да, я уйду далеко, далеко. Я — Золушка, вот что я такое. Я им покажу. У меня будет принц; а у них не будет никого, совсем никого. И я приеду в роскошной карете с моим принцем; вот что я сделаю. Если они тогда будут хорошие, я прощу им. Бедная Золушка, вы увидите, что она лучше вас всех, вот как!

Ее сердечко сжалось еще сильнее, пока она натягивала свои чулочки и завязывала юбку. Пустой стул остался, покинутый посреди комнаты.

Сис тихонько сошла в кухню и там заплакала снова, став на колени перед печкой и всунув ручки в золу.

Мерное мурлыканье, точно шум прялки, заставило ее обернуться. Теплое, волосатое тельце терлось о ее ножки.

— У меня нет крестной фей, — сказала Сис, — но у меня есть мой котик. Правда?

Она протянула свои пальчики, а кот медленно полизал их, словно маленькой горячей теркой.

— Пойдем, — сказала Сис.