Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Мария! — гордо сказала донья Перфекта. — Ты не способна мыслить возвышенно, принимать великие, спасительные решения. То, что ты советуешь, — трусливо и низко.

— Ну ладно, молчу… Бедная я, какая я дура! — проворчала смиренным голосом племянница исповедника. — Я поберегу пока свои глупости — они еще понадобятся, чтобы утешить вас, когда вы потеряете дочку.

— Моя дочь!.. Потерять дочь!.. — воскликнула донья Перфекта с внезапной яростью. — Стоит мне только услышать об этом, и я схожу с ума. Нет, у меня ее не отнимут. Если Росарио еще не гнушается этим беспутным молодцом, то скоро она его возненавидит. Я добьюсь этого. Власть матери чего-нибудь да стоит… Мы вырвем из ее сердца эту страсть, вернее, каприз, как вырывают сорную траву. Нет, не может этого быть, Ремедиос. Что бы ни произошло, но этого не будет! Какие бы гнусные средства ни пустил в ход этот безумец — ничто не поможет ему, я скорее соглашусь, чтобы с ней произошло самое большое несчастье, даже чтоб она умерла, чем видеть ее женой моего племянника.

— Скорее пусть умрет и станет добычей червей, — подтвердила Ремедиос, сложив руки, как на молитве, — чем окажется во власти этого… Ах, сеньора, не обижайтесь, но я должна вам кое-что сказать. Будет большой слабостью с вашей стороны, если вы уступите только из-за того, что у Росарито было несколько тайных свиданий с этим нахалом… Ведь позавчерашнее происшествие, судя по рассказам дяди, — всего-навсего подлая уловка со стороны дона Хосе, который хотел достигнуть своей цели путем скандала. Так делают многие… Ах, Иисусе! И кто может глядеть на такого мужчину, разве только священник при отпевании.

— Молчи, молчи, — горячо прервала ее донья Перфекта, — не говори мне о позавчерашнем происшествии. Какой ужас! Мария Ремедиос… Я понимаю, что гнев может навеки погубить душу. Но я прямо горю… Я несчастная, видеть все это и не быть мужчиной!.. Но, по правде говоря, у меня есть еще свои сомнения по поводу того, что произошло позавчера. Либрада клянется и божится, что выходил именно Пинсон. Дочь отрицает все — а ведь она никогда не лгала! У меня остаются прежние подозрения. Думаю, что Пинсон — мошенник, он служит ширмой…

— Вот мы и пришли к тому же, о чем прежде говорили: виновник всех этих бед — наш проклятый математик… Ах, сердце меня не обмануло, когда я увидела его в первый раз… Ну, что же, сеньора, приготовьтесь к самому худшему, если не хотите позвать Кабальюко и сказать ему: «Кабальюко, надеюсь…»

— Ты все стоишь на своем, простушка…

— Да! Что я простовата, это мне известно: но раз я больше ни на что не способна — что ж поделаешь? Я говорю то, что мне приходит в голову, не мудрствуя.

— Все, что ты придумала, — пошло и глупо: дать ему взбучку, напугать его — да это всякому придет на ум. Недалекая ты, Ремедиос; нужно решать серьезные вопросы, а ты придумываешь всякие нелепости. Я вижу средство, более достойное благородных и добропорядочных людей. Поколотить! Что за глупость! А кроме того, я не хочу, чтобы мой племянник получил хотя бы одну царапину по моему приказанию: нет, никоим образом. Бог накажет его по заслугам, бог все видит. А наше дело постараться, чтобы воля божья была исполнена: в этих делах нужно искать причину вещей. А ты не понимаешь причин, Мария Ремедиос… Тебя занимают только мелочи.

— Пусть так, — смиренно сказала племянница дона Иносенсио. — И почему это бог создал меня такой глупой, что я ничего не смыслю в разных возвышенных вещах!

— Нужно смотреть в самую суть. В самую суть, Ремедиос. Ты еще и сейчас не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Мой племянник, пойми ты, — это воплощение богохульства, святотатства, безбожия, демагогии… Ты знаешь, кто такие демагоги?

— Это, по-моему, те, которые сожгли Париж при помощи керосина, разрушают церкви и стреляют в статуи богородицы… Это-то я понимаю…

— Так вот — мой племянник такой и есть… Ах, если бы он был в Орбахосе один… Но нет, милая моя, мой племянник, по воле роковой случайности, которая только лишний раз доказывает, что бог иногда посылает нам испытания, чтобы наказать за грехи, этот племянник воплощает в себе целую армию, государственную власть, алькальдов и судей; мой племянник — это, Ремедиос… наша нация в своем официальном виде; вторая нация, нация беспутных людей, управляющих страной из Мадрида, и обладающая теперь материальной силой; нация кажущаяся, потому что подлинная нация молчит, страдает и за все расплачивается; нация фальшивая, которая подписывает декреты, произносит речи и превращает наше правительство, нашу администрацию в сплошной фарс. Все это и есть мой племянник; приучайся, Ремедиос, смотреть в корень вещей. Мой племянник — это правительство, генерал, новый алькальд, новый судья; все они благоприятствуют ему, все они заодно; они неотделимы друг от друга, как ноготь от пальца, это волки одной стаи… Пойми — нужно защищаться от всех сразу, потому что у них — один за всех, все за одного. Нужно нападать на всех вместе, а не избивать по одному из-за угла, нападать так, как нападали наши деды на мавров — на мавров, Ремедиос… Милая моя, пойми; напряги свой разум, пусть в нем родятся не только пошлые мысли… Возвысься, подумай о высоких вещах, Ремедиос.

Племянница дона Иносенсио преисполнилась изумления перед подобным величием. Она раскрыла рот, чтобы как-то ответить на столь глубокомысленную речь, но из уст ее вылетел один лишь вздох.

— На мавров, — повторила донья Перфекта. — Это все равно что борьба между маврами и христианами. А ты думала, что если нагнать страху на моего племянника, то этим все разрешится… Ну ибестолковая же ты! Ты разве не видишь, что его поддерживают друзья? Ты разве не видишь, что мы отданы на произвол этих негодяев? Не видишь, что любой лейтенантишка может поджечь наш дом, как ему заблагорассудится?.. Неужели ты этого не можешь уразуметь? Ты не поняла еще, что нужно смотреть в корень? Ты не видишь чудовищной силы моего врага, не понимаешь, что это не один человек, а целая секта? Не понимаешь, что мой племянник — это не просто зло, а всеобщее бедствие. Но против этого бедствия, дорогая Ремедиос, мы, с благословения божьего, выставим свой батальон: он уничтожит мадридское адское ополчение. Говорю тебе, что это будет великое и славное дело…

— Хоть бы оно наконец свершилось.

— Ты в этом сомневаешься? Сегодня здесь произойдет нечто ужасное… — нетерпеливо проговорила сеньора. — Сегодня. Который сейчас час? Семь? Так поздно, и ничего еще не слышно!..

— Может быть, дядя что-нибудь знает, он уже пришел. Кажется, он поднимается по лестнице?

— Слава богу, — произнесла донья Перфекта, вставая и направляясь навстречу исповеднику. — Он нам, наверно, расскажет что-нибудь хорошее.