Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Ради пресвятой Марии, не выходи из себя… Ведь это грешно… прочтем лучше «Отче наш» и «Богородице дево, радуйся!», и ты увидишь, как у тебя все пройдет.

Произнося эти слова, исповедник, весь покрытый испариной, дрожал, как жалкий цыпленок в когтях коршуна! Женщина, превратившаяся в фурию, добила его следующими словами:

— Вы ни на что не годитесь, вы никчемный бездельник. Я с сыном уеду отсюда навсегда, навсегда. Я сама добуду место сыну, подыщу ему выгодную должность, понятно? Так же как я способна вылизать языком землю, чтобы достать сыну на пропитанье, так я переверну весь свет, чтобы устроить его на хорошее место, чтоб он занял видное положение, стал богат, сделался важной персоной, знатным кабальеро, и помещиком, и господином, и всем тем, чем только можно стать, всем, всем.

— Помилуй меня бог! — воскликнул дон Иносенсио и, упав в кресло, уронил голову на грудь.

Наступила пауза, во время которой слышалось лишь прерывистое дыхание впавшей в неистовство женщины.

— Племянница, — произнес наконец дон Иносенсио, — ты сократила мне жизнь на десять лет, ты иссушила мою кровь, свела меня с ума… Да ниспошлет мне бог спокойствие, чтобы вынести все это! Терпение, терпение, господи, — единственное, чего я желаю. А тебя, племянница, прошу лишь об одной милости: лучше уж ты вздыхай и распускай нюни хоть десять лет подряд, но не выходи из себя: твою проклятую привычку хныкать, хоть она и злит меня, я все же предпочитаю бешеному гневу. Если бы я не знал, что в глубине души ты добрая женщина… Но подумай, как ты ведешь себя — ведь ты исповедалась и причастилась сегодня утром.

— Да, но это вы, вы во всем виноваты.

— Потому что я сказал «смирение», когда речь зашла о Хасинто и Росарио?

— Потому что, когда все идет на лад, вы отступаете, дозволяя сеньору Рею завладеть Росарито.

— Но как я могу этому помешать? Верно говорит донья Перфекта, что у тебя голова из кирпичей. Так ты хочешь, чтобы я схватил шпагу и одним взмахом изрубил всю солдатню, а потом пошел к Рею и потребовал: «Оставьте эту девушку в покое, а то я перережу вам глотку!»?

— Нет. Но почему, когда я предложила сеньоре припугнуть племянника, вы стали мне перечить, а не посоветовали то же самое?

— Вот уже, право, помешалась на своем запугивании.

— Да ведь «собака сдохнет — бешенство пройдет».

— Не могу советовать того, что ты называешь запугиванием. Это может плохо кончиться.

— Так, по-вашему, я убийца, не так ли, дядюшка?

— Ты отлично понимаешь, что нельзя давать волю рукам. А потом, почему ты думаешь, что молодой человек испугается? А его друзья?

— По вечерам он выходит один.

— А ты откуда знаешь?

— Я все знаю, что бы он ни делал, я все знаю. Понимаете? Вдова Куско держит меня в курсе дела.

— Ну, хватит, не своди меня с ума. А кто же будет его пугать? Скажи-ка!

— Кабальюко.

— Значит, он готов?..

Нет, но он будет готов на все, если вы ему прикажете.

— Ах, милая, оставь меня в покое. Я не стану распоряжаться, чтобы он совершил такое варварство. Запугать! Как? Ты уже говорила с ним?

— Да, вот именно, но он не обратил внимания на мои слова — вернее, отказался это сделать. В Орбахосе есть два человека, которые могут заставить его решиться на все что угодно, просто приказать ему: это вы и донья Перфекта.

— Так пусть это делает донья Перфекта, если хочет. Я никогда не посоветую кому-либо прибегнуть к насилию. Знаешь, когда Кабальюко и кто-то из его отряда пытались восстать с оружием в руках, им не удалось добиться от меня ни единого слова, которое призывало бы их к пролитию крови. Нет, я этого не сделаю. Если донья Перфекта хочет…

— Она тоже не хочет. Сегодня вечером я говорила с ней битых два часа, и она заявила, что будет проповедовать войну и всячески ей благоприятствовать, но никогда не прикажет одному человеку нанести другому удар в спину. Ее возражения были бы справедливы, если бы речь шла о чем-то серьезном… Но ведь я тоже не хочу, чтобы кого-нибудь ранили, я хочу только припугнуть.

— Так если донья Перфекта не решается приказать, чтобы попугали инженера, я тоже не хочу, понимаешь? Прежде всего совесть должна быть чистой.

— Хорошо, — ответила племянница, — тогда скажите Кабальюко, чтобы он проводил меня сегодня вечером… И больше ничего не говорите.

— Ты собираешься выйти так поздно?

— Да, вот именно, собираюсь. А что? Разве я не выходила вчера вечером?

— Вчера вечером? Я не знаю. Если бы мне это было известно, я рассердился бы, да, да, рассердился.

— Вы должны сказать Кабальюко всего лишь несколько слов: «Дорогой Рамос, я буду вам весьма обязан, если вы проводите мою племянницу, которой нужно выйти вечером по одному делу, и защитите ее в случае опасности».

— Это-то он может сделать. Проводить… защитить… Ах, плутовка, ты хочешь обмануть меня и сделать соучастником какой-то каверзы.

— Ага!.. А вы думали? — насмешливо заметила Мария Ремедиос. — Мы с Рамосом этой ночью собираемся перерезать кучу народа.

— Не шути. Повторяю, что я не посоветую Рамосу ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало дурное дело. Да вот, кажется, и он сам…

У парадной двери послышался шум. Затем раздался голос Кабальюко, разговаривавшего со слугой, а через несколько минут орбахосский герой появился в комнате.

— Новости, выкладывайте новости, сеньор Рамос, — обратился к нему священник. — Неужели за все наше гостеприимство вы ничем нас не обнадежите? Что нового в Вильяорренде?

— Кое-что есть, — отвечал храбрец, устало опускаясь в кресло. — Скоро станет ясно, годимся ли мы на что-нибудь или нет.

Как все люди, пользующиеся влиянием или желающие придать себе вес, Кабальюко был весьма сдержан.

— Сегодня вечером, друг мой, вы можете получить, если хотите, деньги, которые мне дали, чтобы…

— Вот, вот… Если об этом пронюхают молодчики-солдаты, они меня не пропустят, — с грубым смехом сказал Рамос.

— Да уж не говорите… Мы-то знаем, что вы проходите всегда, когда вам заблагорассудится. Да как же еще иначе? У военных растяжимые понятия о совести… А если они даже станут квам приставать, так несколько монет все уладят. Послушайте, я вижу, что вы отлично вооружены. Вам недостает только пушки… Пистолетик, да?.. И нож?

— Это на всякий случай, — отвечал Кабальюко, доставая из-за пояса нож и показывая страшное лезвие.

— Ради бога и пресвятой девы! — воскликнула Мария Ремедиос, закатывая глаза и отступая с выражением ужаса. — Спрячь свою утварь, один ее вид пугает меня.

— Если вы не против, — согласился Рамос, пряча нож, — поужинаем.

Заметив нетерпение героя, Мария Ремедиос поспешно накрыла на стол.

— Послушайте-ка, сеньор Рамос, — обратился к гостю дон Иносенсио, когда приступили к ужину. — Вы очень заняты сегодня вечером?