Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Слава тебе господи, ведь каждый кружок — это монета в пять дуро.

Истощив тему о погоде, сеньоры заводили речь о скоте и чаще всего о быках, о которых они говорили с такой нежностью, точно были связаны с ними узами родства. Скотоводы почтительно выслушивали суждения маркиза, — недаром же он был самым богатым среди них. Рядовые любители, никогда не покидавшие города, восхищались его опытностью в деле разведения свирепой породы быков. Какими глубокими познаниями обладал этот человек! Он говорил о воспитании молодняка для арены как о необыкновенно серьезном и ответственном деле. Из десятка телят, прошедших испытание, восемь или девять оказывались слишком смирными и годились только на убой; и лишь один, от силы два бычка, обнаружившие достаточно задора и не пугавшиеся гаррочи, отбирались для корриды и помещались отдельно, причем уход за ними требовал особой сноровки. И еще какой сноровки!..

— Отбирая быков для арены, — поучал маркиз, — не следует думать о наживе. Конечно, за боевого быка дают в четыре-пять раз больше, чем за какого-нибудь вола, годного лишь на мясо, но чего стоит его вырастить! И тут не следует скупиться. С него нельзя ни на минуту спускать глаз, надо заботливо кормить его, поить и в зависимости от времени года переводить с одного выпаса на другой.

Каждый из этих быков обходится дороже, чем содержание целой семьи. А когда он вырастет, надо за ним приглядывать, как бы чего не стряслось; не успокаиваться до последней минуты, пока не доставишь животное на арену цирка; иначе можно посрамить честь поставленного на его шее клейма.

Маркизу случалось вступать в пререкания с антрепренером или дирекцией цирка, а то даже брать своих питомцев обратно — в том случае, если, например, оркестр помещался над стойлами: оглушенные музыкой, благородные животные теряли, по словам маркиза, спокойствие и отвагу.

— Ведь они ни в чем нам не уступают, — с нежностью добавлял маркиз. — Разве что говорить не умеют. А встречаются среди них и такие, что стоят больше любого человека.

Тут маркиз вспоминал о Добито, старом вожаке стада, и уверял, что никогда не расстанется с ним, хотя бы ему предложили за быка всю Севилью с Хиральдой в придачу. Стоит маркизу прискакать к границе обширного луга, где пасется его любимец, и крикнуть: «Добито!», как умное животное, отделившись от стада, несется ему навстречу и через минуту уже ласково трется слюнявой мордой о сапог хозяина; а ведь этот свирепый бык держит в страхе все стадо.

Спешившись, скотовод достает из сумки плитку шоколада и угощает Лобито, а тот благодарно кивает головой, увенчанной огромными рогами. Положив руку на шею вожака, маркиз безбоязненно входит в самую гущу стада. Раздраженное появлением человека, стадо беспокойно и глухо волнуется, но маркизу нечего опасаться: Лобито, как верный пес, идет рядом, прикрывая его своим телом и поглядывая свирепыми глазами на своих собратьев, словно требуя уважения к хозяину. Если же какой-нибудь смельчак, вздумав обнюхать пришельца, подойдет поближе, он встретится с грозными рогами вожака. Случалось, неуклюжие животные сбивались в кучу, загораживая проход; тогда Лобито шел напрямик, рогами прокладывая дорогу.

Лицо маркиза с бритым подбородком и белыми бакенбардами положительно сияло от восторга и нежности при воспоминании о подвигах быков, вскормленных на его пастбищах.

— Бык — самое благородное животное в мире! Будь люди похожи на быков, куда легче жилось бы на свете. Взять хотя бы беднягу Полковника. Помните вы это сокровище?

И маркиз указывал на большую старинную фотографию в прекрасной рамке, изображавшую скотовода, когда он был еще молод, в охотничьем костюме и девчурок в белых платьицах, сидящих вместе с отцом посреди луга на огромной темной глыбе, увенчанной рогами. Это и был знаменитый Полковник. Свирепое со своими соплеменниками, животное было рабски предано хозяину. Грозный с чужаками, как сторожевой пес, бык позволял детворе теребить себя за уши, тянуть за хвост и, добродушно ворча, сносил все их шалости. Маркиз подводил к нему своих дочерей, и бык спокойно обнюхивал их белые юбочки; малютки сперва в страхе жались к отцу, а потом с неожиданной детской смелостью гладили морду страшного зверя. «Ложись, Полковник!» Согнув ноги, Полковник опускался на землю, все семейство карабкалось к нему на спину, и могучие бока раздувались, словно мехи, в лад его шумному и мощному дыханию.

После долгих колебаний маркиз все же продал Полковника в Памплонский цирк и отправился на корриду. Глаза маркиза темнели и от волнения подергивались влагой, когда он вспоминал все, что произошло в тот день. Еще никому не случалось видеть такого быка! Смело выскочив на арену, он как вкопанный остановился посредине, оглушенный тысячеголосым шумом толпы и ослепленный ярким дневным светом после мрака и тишины тесного загона. Но едва пикадор тронул его острием пики, как весь цирк содрогнулся от бешеной ярости животного.

— Люди, лошади — все было ему нипочем. Вмиг вспорол он брюхо всем клячам и расшвырял десяток пикадоров. Служители разбежались, арена опустела. Зрители потребовали еще лошадей, а Полковник ждал, чтобы поднять на рога каждого, кто посмеет к нему приблизиться. В жизни я не видел такого свирепого и прекрасного зверя. Он так легко и стремительно бросался на всех, кто появлялся на арене, что толпа сходила с ума от восторга. Когда пришло время прикончить его после всех бандерилий и четырнадцати ран, нанесенных копьем, он был по-прежнему могуч и красив, точь-в-точь как в лучшие свои времена на пастбище. И тут…

Тут скотовод на миг прерывал свой рассказ и умолкал, силясь побороть волнение.

Сам не зная как, маркиз, сидевший в ложе, внезапно очутился у барьера среди служителей, суетившихся в ожидании предстоящей развязки этого необычного боя, близ матадора, который готовил мулету не спеша, словно желая оттянуть неминуемую встречу с разъяренным животным. «Полковник!» — закричал маркиз, перегнувшись через барьер и хлопая ладонью по доскам.

Бык не шелохнулся, только настороженно поднял голову на голос, пробудивший в нем далекие воспоминания о родном пастбище, откуда его увезли в чужие края. «Полковник!» Повернув голову, бык увидел человека у барьера и кинулся на врага. Но на полпути он вдруг умерил бег и, медленно приблизившись, уперся рогами в протянутые навстречу ему руки. Кровь струйками текла по его шее, утыканной бандерильями, изорванная в клочья шкура обнажала багрово-синие мышцы. «Полковник! Сыночек мой!..» И, словно почувствовав всю нежность, вложенную в эти слова, бык поднял голову и взмыленной мордой прильнул к бакенбардам хозяина. «Зачем ты меня сюда привез?» — казалось, говорили его налитые кровью глаза. А маркиз, не помня себя, целовал покрытую пеной морду животного.