Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Кабальеро пропустил мимо ушей последние слева дядюшки Ликурго. Он о чем-то задумался. Когда они достигли поворота, крестьянин, сворачивая с большака, объяснил:

— Теперь придется ехать по этой тропинке. Мост сломан, а вброд речку можно перейти только у Холма лилий.

— Холм лилий? — переспросил молодой человек, выходя из своей задумчивости. — В этих неприютных местах удивительно много поэтических названий! С тех пор как я приехал сюда, меня не перестает поражать их горькая ирония! Бесплодная местность с ее печальным и мрачным пейзажем называется здесь Радужной долиной . Несколько жалких глиняных лачуг, разбросанных по пустынной равнине, всем своим видом вопиющих о нищете, имеют наглость называться Богатой деревней, а пыльный, каменистый овраг, где даже чертополох не находит себе влаги, не что иное, как Долина цветов. А это и есть Холм лилий? Но где же лилии, приятель? Я вижу только камни и поблекшую траву. Лучше бы его назвали Холмом отчаяния, это было бы вернее. Кроме Вильяорренды, которую назвали так вполне по заслугам, здесь все — сплошная насмешка. Красивые слова и неприглядная действительность. В этой стране разве только слепые могут быть счастливы — она для слуха рай, а для глаз — ад.

Дядюшка Ликурго или не понял значения слов, произнесенных сеньором де Реем, или не обратил на них внимания. Когда они переезжали речку, которая с нетерпеливой стремительностью несла свои воды, точно убегая от собственных берегов, крестьянин, указывая рукой на видневшуюся слева огромную голую равнину, сказал:

— А вот и Топольки Бустаманте.

— Мои владения! — радостно воскликнул кабальеро, окидывая взором печальное поле, освещенное ласковыми утренними лучами. Впервые я вижу земли, унаследованные мною от матери. Бедняжка так расхваливала эти места, рассказывала про них такие чудеса, что в детстве мне казалось, будто жить здесь все равно, что в раю. Плоды, цветы, крупная и мелкая дичь, горы, озера, реки, поэтические ручейки, пастбища на холмах — все было в Топольках Бустаманте, на этой благословенной земле, лучшей, прекраснейшей земле на свете… Черт подери! Я вижу, у тех, кто здесь живет, богатое воображение! Если бы меня привезли сюда ребенком, когда я жил мыслями моей доброй матушки и разделял ее восторги, возможно, меня тоже пленили бы эти голые холмы, эти равнины, то пыльные, то покрытые лужами, эти ветхие крестьянские лачуги, эти расшатанные колодцы, в которых воды хватает лишь на то, чтобы окропить полдюжины капустных кочанов, — все это унылое запустение.

— Это лучшая земля в округе, — заметил сеньор Ликурго, — особенно для гороха.

— Рад слышать. С тех пор как я унаследовал эти славные земли, они не принесли мне ни гроша.

Мудрый спартанский законодатель почесал за ухом и вздохнул.

— Но мне сообщили, — продолжал кабальеро, — что кое-кто из соседей залез своим плугом в мои обширные владения и постепенно урезает их. Здесь, сеньор Ликурго, не существует ни межей, ни межевых знаков, ни настоящей собственности.

Крестьянин после паузы, во время которой он, казалось, был занят какими-то глубокими и хитроумными измышлениями, заявил:

— Дядюшка Пасоларго, — мы называем его философом за то, что он уж свою выгоду никогда не упустит, — запустил плуг в ваши владения, вон там, за часовней, и исподволь прирезал себе шесть фанег земли.

— Неподражаемая философия! — смеясь, воскликнул кабальеро. — Держу пари, он здесь не единственный… философ.

— Говорят, всякий зверь под себя гребет, и, если на голубятне есть корм, голуби всегда найдутся… Однако вы, сеньор дон Хосе, имейте в виду: дом без хозяина сирота, а от хозяйского глаза и корова толстеет; раз уж вы здесь, постарайтесь вернуть себе свои земли.

— Не так-то это просто, сеньор Ликурго, — ответил кабальеро. Они выехали на дорогу, проложенную через поле превосходной пшеницы, которая рано созрела и радовала глаз своими густыми колосьями.

— Это поле, кажется, возделано лучше других, очевидно, в Топольках не везде нищета и запустение.

На лице дядюшки Ликурго отразилась досада, и, выказывая полное равнодушие к похвалам своего спутника, он смиренно сказал:

— Это мое поле, сеньор.

— Простите, — поспешил извиниться кабальеро, — я чуть было не забрался в ваши земли. Должно быть, философия здесь заразительна.

Тем временем они спустились в овраг, служивший руслом небольшого, почти высохшего ручейка, и выехали оттуда в поле, усеянное камнями, без малейших признаков растительности.

— Ужасная земля, — заметил сеньор де Рей, оборачиваясь к своему проводнику и спутнику, который отстал на несколько шагов. — Вряд ли вы сможете что-нибудь вырастить на ней: тут сплошь камни да песок.

Ликурго с величайшей кротостью отвечал:

— Это… ваша земля, сеньор.

— Как видно, здесь все плохое принадлежит мне, — смеясь, заметил кабальеро.

Так, переговариваясь, они снова выехали на большак. Дневной свет, весело вторгаясь на поля сквозь все небесные окна и щели, заливал их ослепительным сиянием; огромное, безоблачное небо, казалось, росло и отдалялось от земли, чтобы лучше видеть ее и наслаждаться с высоты. Огненная, без единого деревца, земля, то соломенного, то глинистого цвета, разделенная на желтые, черные, бурые и чуть зеленоватые треугольники и квадраты, напоминала плащ оборванца, вышедшего погреться на солнце. На этом жалком плаще в давние времена христианство и ислам вели эпические сражения… Прославленные поля, на которых древние битвы оставили страшные следы!

— А солнышко сегодня, кажется, будет припекать, сеньор Ликурго, — заметил кабальеро, слегка откидывая плащ, в который был закутан. — Что за печальная дорога! На всем пути нам не повстречалось ни единого деревца… Все наоборот. Сплошная ирония. Почему эта местность называется Топольками, если здесь нет никаких тополей?

Крестьянин не ответил. Его внимание привлек какой-то шум. Он с беспокойством остановил свою клячу и внимательно оглядел дорогу и дальние холмы.

— В чем дело? — заинтересовался кабальеро, тоже останавливаясь.

— У вас есть оружие, сеньор дон Хосе?

— Да, револьвер… А! Понятно! Разбойники!

— Может быть… — опасливо озираясь, ответил Ликурго. — Мне послышался выстрел.

— Тогда вперед! — скомандовал кабальеро, пришпоривая лошадь. — Не так страшен черт, как его малюют.

— Осторожней, сеньор Хосе! — закричал крестьянин, сдерживая молодого человека. — Эти люди хуже всяких чертей! На днях они убили двух кабальеро, направлявшихся к поезду… С ними шутки плохи! Пока я жив, меня не увидят ни Гаспарон Силач, ни Пепито Искорка, ни Пряник, ни Гроза Тещ. Свернем-ка лучше на тропинку.