Полное собрание сочинений. Том 60

Разумеется, эти эстетические «откровения» Толстого доходили до Чернышевского и вызывали в нем бурный взрыв негодования против его «литературных аристархов», «пошлые понятия» 44 44 «Н. Г. Чернышевский. Литературное наследие», II, стр. 360. которых об искусстве он усвоил. Великий критик, однако, был уверен в том, что Толстой со временем более серьезно будет смотреть на жизнь, иначе будет относиться к задачам искусства, Узнав об отъезде Толстого за границу, Чернышевский в письме к Некрасову выражал надежду на то, что путешествие, может быть, «собьет» с него «ту умственную шелуху, вред, которой он, кажется, начал понимать». 45 45 «Н. Г. Чернышевский. Литературное наследие», стр. 354, 13/II 1857 г. Получив, видимо, ряд благоприятных сообщений от Некрасова, Чернышевский в письме к А. С. Зеленому, датированному 15 апреля 1857 г., то есть спустя три месяца после свидания с Толстым, вновь возвращается к вопросу о его убеждениях: «Толстой, который до сих пор по своим понятиям был очень диким человеком, начинает образовываться и вразумляться... и, быть может, сделается полезным деятелем». 46 46 «Переписка Чернышевского с Некрасовым, Добролюбовым и А. С. Зеленым», стр. 125. Этот процесс «вразумления» Толстого, под которым Чернышевский, видимо, понимал нарастание у него глубоко отрицательных суждений о современной политической жизни и известное сочувствие идеям демократии, нашел свое выражение в письмах и Дневнике писателя этой поры, а также в его памфлете «Люцерн». Но вместе с тем поездка за границу усилила стремление Толстого, возникшее еще во время общения со своими «литературными аристархами» истолковать искусство как своеобразный «монастырь», где можно и нужно спрятаться от «грязного потока» политической жизни. Наблюдая в Париже смертную казнь на гильотине, которая потрясла до основания все его верования, он испытывает отвращение к лживой и ханжеской буржуазной демократии и решает, что в этих условиях политической жизни только «законы искусства» дают «счастье всегда».

Боткин спешит уверить Толстого в правоте такого взгляда. «Из... современного политического и религиозного хаоса» он также видит «одно только спасенье — в мире искусства». Сообщая о своем чтении «Одиссеи» Гомера, он пишет: «Усладительная детская сказка, от которой веет чем-то успокоительным, умиряющим, гармоническим. Есть со мной и Илиада, тоже благодатный бальзам от современности». 47 47 ТПТ, 4, стр. 27—28, 29/VІ 1857.

По возвращении в Россию, наблюдая вновь «патриархальное варварство, воровство и беззаконие», Толстой только укрепляется в своем глубоко отрицательном отношении к политической жизни. Он очень остро чувствует царящую в мире социальную несправедливость, но не находит путей для установления социальной гармонии, для защиты прав поруганной человеческой личности, ему кажется, что можно устраниться от борьбы с социальным злом, уйти от живой жизни за высокие стены искусства: «Благо, что есть спасенье — мир моральный, мир искусств, поэзии и привязанностей. Здесь никто, ни становой, ни бурмистр мне не мешают...» 48 48 См. в настоящем томе письмо А. А. Толстой от 18/VІІІ 1857 г., № 88. Он следует рекомендации Боткина и всю осень 1857 г. читает Гомера тоже как «бальзам от современности». Но это была очередная иллюзия. Спастись в искусстве от жизни было невозможно. Ровно через два месяца после этого письма к А. А. Толстой он пишет 18 октября 1857 г. ей же о происшедшей у него перемене «во взгляде на жизнь». Смысл этой перемены заключался в решительном осуждении Толстым эгоистической «теории» спокойной жизни. «Мне смешно вспомнить, как я думывал и как вы, кажется, думаете, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаянья, без путаницы жить себе потихоньку и делать, не торопясь, аккуратно всё только хорошее. Смешно! Нельзя, бабушка. Всё равно, как нельзя, не двигаясь, не делая моциона, быть здоровым. Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость». Это письмо является ярчайшим документом во всем эпистолярном наследии великого писателя; в цитированном отрывке из него с предельной остротой выражены черты подлинно ищущей личности, эти слова могут быть отнесены к таким героям романов и повестей Толстого, как Оленин, Пьер Безухов, князь Андрей, Нехлюдов.

Этические рассуждения Толстого в этом письме и близком к нему по теме письме к Боткину и Тургеневу (от 21 октября — 1 ноября 1857 г.) пронизывает плодотворная мысль о том, что в основе воспитания подлинно человеческого характера должна лежать борьба, труд; только победа над трудностями жизни приносит человеку настоящее удовлетворение, «одно законное счастье есть честный труд и преодоленное препятствие».

Вместе с проповедью этического идеала вечно ищущего человека Толстой обращается к осмыслению важнейших проблем искусства. У него возникает замысел повести о бескорыстном талантливом служителе искусства, в окончательном своем виде получившей название «Альберт».

В ноябрьских и декабрьских письмах за 1857 г. к Некрасову содержатся ценные сведения о работе Толстого над этой повестью. «Альберт» является своеобразным трактатом об искусстве на языке искусства. На эту сторону своей повести Толстой обращал внимание Некрасова: «Это не повесть описательная, а исключительная, которая по своему смыслу вся должна стоять на психологических и лирических местах и потому не может нравиться большинству, в этом нет сомнения». В повести говорится о силе «заразительности» искусства, о его неограниченной власти над душой человека. Всех присутствующих в вале игра скрипача ошеломила, перенесла в совершенно другой мир. Альберт — это падший талантливый музыкант, он внешне непривлекателен, пьяница, но когда он играет, он весь преображается, становится властелином, он безраздельно отдается наслаждению искусством и покоряет других своей вдохновенной игрой. В заключительной главе повести художник Петров излагает в своей речи мысли об искусстве, близкие Толстому и всему кругу его литературных друзей. Он говорит о музыканте как о великом человеке, исполнившем в своей жизни «всё то, что было вложено в пего богом». «Он счастлив, он добр. Он всех одинаково любит или презирает, что всё равно, а служит только тому, что вложено в него свыше. Он любит одно — красоту, единственно-несомненное благо в мире». В этом была заключена целая программа, которую пропагандировали в своих статьях Боткин и другие защитники теории «чистого искусства». Во второй редакции повести злободневный характер темы и близость ее к внутренним переживаниям Толстого были выражены еще резче. Герой повести Делесов, подобно Толстому, пытается спастись в искусстве от «всех жизненных противоречий». 49 49 T. 5, стр. 49.