Полное собрание сочинений. Том 58

1079. 83 32—33 . Говорил со Львом. Тщетно. — Толстой говорил Льву Львовичу, что он наделал ему много зла в обострении отношений с матерью, что его поступки следствие той ненависти к отцу, которую он испытывает временами, когда он считает отца неправым, про что он сам недавно ему говорил. (Дневник А. Л. Толстой от 25 июля 1910 г.) См. прим. 955 и 996.

1080. 83 34 . Тут ночует хороший Голденв [ ейзер ]. — А. Б. Гольденвейзер остался ночевать в Ясной поляне из-за дождя. Во время разговора его с Толстым о том, что только болезнью можно объяснить себе поведение Софьи Андреевны, Лев Николаевич сказал: «Вы знаете мои взгляды. Я думаю, что это не болезнь, а отсутствие нравственных начал. Мы не должны считать таких людей больными... Странно это. Она совершенно лишена всякой религиозной и нравственной основы; в ней даже нет простого суеверия, веры в какую-нибудь икону. С тех пор, что я стал думать о религиозных вопросах, вот уже тридцать лет, противоположность наших взглядов обнаруживается всё резче, и дошло вот до чего... В ней сейчас нет ни правдивости, ни стыда, ни жалости, ничего... одно тщеславие, чтобы об ней не говорили дурно. А между тем ее поступки таковы, как будто она старается только о том, чтобы все знали и говорили про нее дурно. Она этого не замечает, а какое-нибудь любезное или льстивое слово — и она довольна, и ей кажется, что ее все хвалят»... ,,Вечером было очень тяжело — продолжает свою запись А. Б. Гольденвейзер, — Лев Николаевич сидел тут же в зале, но почти всё время молчал. Он, очевидно, совершенно измучен... — Прощаясь, Лев Николаевич сказал мне: «Софья Андреевна очень жалка. Ей, видимо, стыдно. Я не хотел ее трогать нынче, так что об отъезде завтра в Кочеты нечего думать. Посмотрим, может быть, поедем послезавтра»“. («Вблизи Толстого», 2, стр. 165, 167).

26 июля, стр. 84.

1081. 84 3 . О Безумии. — Статья Толстого «О безумии» — см. прим. 451.

1082. 84 3 . Письма. — 26 июля Толстой написал три письма: 1) Д. Кабанову — о возможности целомудренной дружбы между мужчиной и женщиной; 2) тяжело раненому на японской войне, находившемуся при смерти инженеру-технику Владимиру Николаевичу Бабинцеву, — о понимании тяжести его положения. (Оба письма — см. т. 82.) 3) В. Г. Черткову (см. прим. 1087). Кроме того, 26 июля Толстой написал, так называемый, «аттестат» В. Ф. Булгакову о его письмах по поручению Толстого, который взволновал С. А. Толстую, принявшую разговор Толстого с Булгаковым об этом «аттестате» («документе») зa Завещание. См. т. 82 и Дневник Булгакова, стр. 271—272.

1083. 84 3 . Пишу и то с опасением. — Толстой был поставлен в такие условия, в которых не мог писать свободно, так как опасался, что Дневники его будут найдены и прочтены женою. Во избежание этого он завел «Дневник для одного себя», который прятал и никому не давал читать. См. запись от 28 июля и прим. 1099. «Дневник для одного себя» см. стр. 129—144.

1084. 84 5 . Ездил верхом. — С В. Ф. Булгаковым (см. Дневник, Булгакова, стр. 272).

1085. 84 5—6 . Сыновья Андрей и Лев очень тяжелы, хотя разнообразно, каждый по своему. — Отношение Толстого к своему сыну Андрею Львовичу, как показывают дневниковые записи Толстого за ряд лет и переписка, были чрезвычайно сложны. Лев Николаевич ценил некоторые черты в характере сына, например, его природную доброту. (Н. Гусев, «Письма Л. Н. Толстого к А. Л. Толстому». — «Юбилейный сборник». М. 1928, стр. 64.) С другой стороны, он огорчился тому пути, по которому пошел в своей жизни А. Л. Толстой: распущенная жизнь, развод с первой женою и вторичный брак, в политической области — крайне правое направление и защита смертной казни, наконец нескрываемое стремление извлечь материальные выгоды из писаний отца после его смерти, в cвязи с чем домогательства относительно Завещания (см. запись в Дневнике от 27 июля и прим. 1088), постоянное оправдывание Софьи Андреевны и потакание ее выходкам, против себя и Черткова.

Что касается отношения Толстого к своему сыну Льву, то они были другого характера: Лев Львович чужд был отцу по самому своему внутреннему содержанию, несмотря на то, что в ранней молодости он сочувствовал идеям отца. Духовную отчужденность от сына и его резкие и оскорбительные выходки против себя летом 1910 г. Лев Николаевич мучительно переживал, что сам и свидетельствовал в многочисленных записях своих Дневников за 1910 г. См. предшествующие записи, прим. 955 и др., касающиеся Л. Л. Толстого.

1086. 84 7—9 1) Есть один вечный,..... какое безумие! — Развитие той же мысли см. прим. 38.

1087. 84 10—11 . письмо Ч [ ерткову ] и хорошее от него. Согласен с ним. — Не ослабевающее, а наоборот, всё усиливающееся раздражение С. А. Толстой против Черткова привело Толстого к мысли прекратить личные свидания с ним. Утром 26 июля Толстой написал об этом Черткову и отправил письмо с А. Б. Гольденвейзером. Приводим это письмо полностью:

«Думаю, что мне не нужно говорить вам, как мне больно и за вас и за себя прекращение нашего личного общения, но оно необходимо. Думаю, что тоже не нужно говорить вам, что требует этого от меня то, во имя чего мы оба с вами живем. Утешаюсь — и думаю, не напрасно — мыслью, что прекращение это только временное, что болезненное состояние это пройдет. Будем пока переписываться. Я не буду скрывать своих и ваших писем, если пожелают их видеть. Милый Ал. Бор. передаст вам все подробности вчерашнего дня. Вчера весь вечер мне было очень хорошо. Думаю нынче решить и приготовить мой отъезд к Тане. Здоровье мое лучше. Сердечный привет Гале. Неприятно писать вам то, чтò пишут в конце писем, и потому просто подписываюсь Л. Т.

Утро 26 июля».

В. Г. Чертков в свою очередь прислал Толстому письмо, которое он писал 21, 22, 25 и 26 июля. Приводим часть письма, написанного 25 июля:

«О моих личных чувствах в этом деле и речи быть не может. Я вполне готов, если это нужно для вашего спокойствия, или вообще — по вашему мнению, не видеться с вами и день, и целый промежуток времени и даже до самой смерти которого-либо из нас. Но при этом буду, как всегда, с вами вполне откровенен и, прав ли я или ошибаюсь, но сообщу вам моё опасение. А именно, я боюсь, как бы из желания успокоить Софью Андреевну вы не пошли слишком далеко и не поступились бы той свободой, которую следует всегда за собою сохранять тому, кто хочет исполнять волю не свою, а Пославшего. Например, мне кажется, что обещаний поступать так или иначе не следует давать никогда никому. Не следует также ставить себя в такое положение к другому человеку, чтобы мои поступки зависели от его разрешения. Хозяин у нас один, и ни в каких случаях, крупных или мелких, нам, его слугам, не следовало бы связывать своей воли подчинением себя, в том или другом отношении, воле или капризу другого человека, как бы это, по нашим соображениям, ни должно было бы благотворно действовать на этого другого человека в физическом или душевном отношении. Знаю, что, уступая и отказываясь от своих желаний и предпочтений, бывает иногда трудно определить себе, где провести границу и что, ради того чтобы не обесценить всего того, что уже уступил, может явиться искушение скорее перейти за эту границу, чем не дойти до нее. К тому же и внутреннее духовное удовлетворение от своего смирения, от сознания того, что всё уступаешь и ничего не отстаиваешь, влечет в сторону всё больших и больших уступок. И тут-то и бывает у вас, я боюсь, опасность уступить свою свободу, связать себя и поставить свое поведение в том или другом отношении в зависимость от воли человека, а не одного только голоса божьего в своей душе в каждое настоящее мгновение. Вот почему, хотя я готов безропотно даже навсегда лично расстаться с вами, если вы будете находить в каждую данную минуту, что в этом воля божья; тем не менее мне было бы жаль и больно даже один раз не повидаться с вами вследствие связавшего вас обещания, данного вами человеку. Простите меня, если я ошибаюсь или вам неприятно то, что я высказал. Но мне было необходимо это вам высказать, иначе оно лежало бы тяжестью на моей душе....»