Полное собрание сочинений. Том 53

5) Глядя на то, что делается во всех собраниях, на то, что делается на свете с условными приличиями и увеселениями, мне поразительно ясна стала, кажется, никогда еще не приходившая мне мысль, что кучей, толпой, собранием делается только зло. Добро делается только каждым отдельным человеком порознь.

—————

Допишу эту страничку, если буду жив, нынче вечером. За это время немного занимался катехизисом. Кажется мне теперь, что ошибка моя в нем в том, что я выставляю целью установление Царства Божья — цель спасения души. Последствие установления Ц[арства] Б[ожья] — Господи, прости меня, помоги мне. Помоги. Кончаю этот дневник нынче.

15 Февраля 1895. Бог помог мне; помог тем, что хотя слабо, но проявился во мне любовью, любовью к тем, к[оторые] делают нам зло. Т. е. единственной истинной любовью. И стоило только проявиться этому чувству, как сначала оно покорило, зажгло меня, а потом и близких мне, и всё прошло, т. е. прошло страдание.

Следующие дни было хуже. Она положительно близка была и к сумашествию и к самоубийству. Дети ходили, ездили за ней и возвращали ее домой. Она страдала ужасно. Это был бес ревности, безумной, ни на чем не основанной ревности. Стоило мне полюбить ее опять, и я понял ее мотивы, а поняв ее мотивы, не то, что простил ее, а сделалось то, что нечего было прощать. — Послал вчера в С[еверный] В[естник], и здесь печатают у ней и в Посреднике. Я написал и отдал три притчи.

Конец

15 Февраля 1895. Москва. Утро, встал усталый и не мог ничего работать. Приходил Ив[ан] Ив[анович] и Гольцев. Я отказал подписать петицию о законности в печати. Теперь 12. Помоги, Отец, исполнять твою волю на небе — в себе и на земле — в мире.

Нынче, кажется, 21 Февр. 1895. Москва. Эти 5 дней поправлял притчи, поправлял Хоз[яина] и Р[аботника] и обдумывал, не могу сказать, что писал катехизис. Здоровье С[они] совсем установилось. Был Снег[ирев] и указал на то, что это старческое прекращение р.. Как бы хорошо состареться и освободиться.

[37] Абзац редактора. Событие, за это время сильно поразившее меня, это пьянство и буйство петерб[ургских] студентов. Это ужасно. До чего они довели молодежь — они это не только правительство, но и либералы и революционеры, коноводы без основы. Еще событие: отказ Шкарвана, требован[ие] присяги без клятвы от Алех[ина] и др[угих] в Нальчике, штраф Поши, как мне кажется начинающееся прямое столкновен[ие] с правительством. Очень хочется написать об этом и несколько раз ясно представлялось. Ясно представлялось, как описать ложь, среди кот[орой] мы живем, чем она поддерживается и тут же включить то простое миросозерцание, к[оторое] я выражаю в катехизи[се].

Думал: 1) соблазн, это всё то, что отводит человека от исполнения своего назначения, как всё то, что отводит посланца от исполнения данного ему поручения.

2) Ложное понимание жизни в том, чтобы считать, что то, что дано для траты — наша животная личность, должно быть сохранено. Зарытый талант. Человеку дана земля для того, чтобы он кормился на ней, а он бережет ее, не пашет. Нет, дурно сравнение. Лучше: человеку дано зерно, чтобы он кормил семью или работников, а он бережет его. — Всё та же основная евангельская мысль, кто погубит жизнь, т. е. свою плоть, тот сохранит ее, кто сохранит, т. е. будет стараться сохранить тело, тот погубит душу.

3) Чем больше тратить, тем больше дастся. Сравнение Лаодзы с мехами: чем больше из них выходит, тем больше входит. Если бы только человек верил твердо, что жизнь его в душе, а тело — матерьял, пища души, хлеб души и что хлеб этот дается без конца — тогда какая свобода, какая смелость! — Когда мне ясно приш[ла] эта мысль, я испытал то чувство умиления, к[оторое] давно не испытывал, хоть тут не было ничего нового.

4) Еще в это время в разговоре с юнош[ей] Горюшиным, приятелем Пав[ла] Пет[ровича], уяснилось о том, о чем не переставая думаю — о государстве: мы дожили до того, что человек просто добрый и разумный не может быть участником государства, т. е. быть солидарным, не говорю про нашу Россию, но быть солидарным в Англии с землевладением, эксплуатацией фабрикант[ов], капиталистов, с порядками в Индии — сечением, с торговлей опиумом, с истреблением народностей в Африке, с приготовлениями войн и войнами. И точка опоры, при к[оторой] человек говорит: я не знаю, что и как государство, и не хочу знать, но знаю, что я не могу жить противно совести — эта точка зрения непоколебима и на этой должны стоять люди нашего времени, чтобы двигать вперед жизнь. Я знаю, что мне велит совесть, а вы, люди, занятые государством, устраивайте, как вы хотите, государство так, чтобы оно было соответственно требования[м] совести людей нашего времени. А между тем люди бросают эту непоколебимую точку опоры и становятся на точку зрения исправления, улучшен[ия] государствен[ных] форм и этим теряют свою точку опоры, признавая необходимость государства, и потому сходят с своей непоколебимой точки зрения. Неясно, но я думаю, что напишу на эту тему. Очень мне кажется важно.

Сейчас 12 ч. дня. Я собираюсь посылать корект[уру] в Пет[ербург], и С[оня] опять взволновалась. Бедная. Жалею и люблю ее, тем более теперь, зная ее болезнь.

Вчера Огранович помог мне отнестись справедливее к Леве. Он объяснил мне, что это скрытая форма малярии — гнетучка. И мне стало понятно его состояние и стало жаль его, но всё не могу вызвать живого чувства любви к нему.

22 Февр. 1895. Москва. Е. б. ж.

Нынче 26 — ночь. 1895. Москва. Похоронили Ваничку. Ужасное — нет, не ужасное, а великое душевное событие. Благодарю тебя, Отец. Благодарю Тебя.

Нынче 12 Марта 95. Москва. Так много перечувствовано, передумано, пережито за это время, что не знаю, что писать. Смерть В[анички] была для меня, как смерть Николиньки, нет, в гораздо большей степени, проявление Бога, привлечение к Нему. И потому не только не могу сказать, чтобы это было грустное, тяжелое событие, но прямо говорю, что это (радостное) — не радостное, это дурное слово, но милосердное от Бога, распутывающее ложь жизни, приближающее к Нему, событие. — Соня не может так смотреть на это. Для нее боль, почти физическая — разрыва, скрывает духовную важность события. Но она поразила меня. Боль разрыва сразу освободила ее от всего того, что затемняло ее душу. Как будто раздвинулись двери, и обнажилась та божественная сущность любви, к[оторая] составляет нашу душу. Она поражала меня первые дни своей удивительной любовностью: всё, что только чем-нибудь нарушало любовь, что было осуждением кого-нибудь, чего-нибудь, даже недоброжелательством, всё это оскорбляло, заставляло страдать ее, заставляло болезненно сжиматься обнажившийся росток любви. — Но время проходит и росток этот закрывает[ся] опять, и страдание ее перестает находить удовлетворение, vent в всеобщей любви, и становится неразрешимо мучительно. Она страдает в особенности п[отому], ч[то] предмет любви ее ушел от нее, и ей кажется, что благо ее было в этом предмете, а не в самой любви. Она не может отделить одно от другого; не может религиозно посмотреть на жизнь вообще и на свою. Не может ясно понять, почувствовать, что одно из двух: или смерть, висящая над всеми нами, властна над нами и может разлучать нас и лишать нас блага любви, или смерти нет, а есть ряд изменений, совершающихся со всеми нами, в числе к[оторых] одно из самых значительных есть смерть, и что изменения эти совершаются над всеми нами, — различно сочетаясь — одни прежде, другие после, — как волны.