Полное собрание сочинений. Том 53

Отношение Толстого к личности Хаджи-Мурата отчетливо выражено в дневниковой записи от 4 апреля 1897 года. «Вчера думал очень хорошо о Хаджи-Мурате, — отмечает Толстой, — о том, что в нем, главное, надо выразить обман веры. Как он был бы хорош, если бы не этот обман» (стр. 144).

В соответствии с этой записью Толстой рисует Хаджи- Мурата в повести бесстрашным, выносливым, наделяет чертами личного обаяния. О его необычайной жизнестойкости напомнил художнику куст татарина (репья) — «отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как- нибудь, да отстоял ее» (стр. 100). Этот замечательный образ послужил Толстому художественным «ключом» для раскрытия характера героя повести.

Вместе с тем Толстой показывает Хаджи-Мурата ослепленным жаждой мести, увлеченным стремлением к личной власти. Он сожалеет, что его герой, наделенный многими положительными чертами, захвачен фанатическим, изуверским движением мюридизма и гибнет за «обман веры».

Дневники 1896—1898 годов свидетельствуют, с каким напряжением и настойчивостью трудился Толстой над художественной формой повести. Как выразить в художественном произведении сложность человеческого характера, его противоречивость, как выразить «диалектику души» человека? «Одно из самых обычных заблуждений, — говорит Толстой, — состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека» (стр. 179).

Работая над «кавказской повестью», Толстой стремился передать движение, богатство характера Хаджи-Мурата. «Есть такая игрушка английская peepshow [33] Цветная панорама, калейдоскоп. — под стеклушком показывается то одно, то другое. Вот так-то показать надо человека Хаджи-Мурата: мужа, фанатика и т. п.» (стр. 188).

Эти записи, раскрывающие «тайны» творческого метода великого художника, сохранили все свое значение до нашего времени и могут послужить школой мастерства для наших писателей, призванных показывать жизнь в ее развитии, в непрестанной борьбе нового и старого, в становлении и укреплении новых черт характера людей социалистического общества.

«Воскресение» и «Хаджи-Мурат» были главными, но не единственными произведениями, над которыми Толстой работал в 1895—1899 годах. В частности, Дневники этих лет говорят о его упорной работе над автобиографической драмой «И свет во тьме светит».

«Написал скверно 3 акта... Мало надеюсь на успех» (стр. 77).

«Написал 4-й акт. Всё плохо» (стр. 78).

«Нет ни одной сцены, которой бы я был вполне доволен» (стр. 83).

Ни над одним из своих драматических произведений Толстой не работал столь долго и ни в одном из них он не достиг столь малых успехов, как в этой драме. Реальный жизненный материал, общественные противоречия эпохи не давали основы для создания полноценного произведения, подтверждающего догматы «очищенной» религии, исповедуемые главным героем драмы — дворянином Сарынцевым. Итти же на прямое извращение действительности в угоду своей тенденции Толстому не позволяло его могучее чутье художника-реалиста, поборника жизненной правды. Так и осталась неоконченной эта драма — свидетель глубоких противоречий в мировоззрении художника. Наряду с проповедническими речами ее главного героя, «опростившегося» дворянина Николая Ивановича Сарынцева, составляющими самые слабые страницы произведения, есть в драме сцены, потрясающие силой обличения, силой жизненной правды. Это сцены в разоренной деревне, в дисциплинарном батальоне, в больнице, с суровым реализмом показывающие действительность царской России и — вопреки воле автора — обнажающие всю несостоятельность «проповеди» Сарынцева.

В Дневниках Толстого читатель не раз встретит перечни художественных замыслов, увидит, как в творческом воображении писателя вспыхивали «целые задачи, замыслы художественных произведений» (стр. 25). Не все из них были осуществлены. Но все они, вместе с законченными художественными и публицистическими произведениями, с Дневниками и письмами, служат свидетельством неустанного труда великого художника.

Дневники Толстого содержат многочисленные записи, рассказывающие о его тяжелых душевных переживаниях, вызванных расхождением во взглядах на жизнь с членами семьи.

«Очень тягочусь дурной, праздной, городской роскошной жизнью», — записывает он в Дневнике во время пребывания в Москве весной 1895 года (стр. 18). Через год — в мае 1896 года — он снова отмечает: «Дурное расположение духа, усиливаемое пустотой, бедной, самодовольной, холодной пустотой окружающей жизни» (стр. 95).

«Вчера, — рассказывает он в Дневнике 12 января 1897 года, — сижу за столом и чувствую, что я и гувернантка мы оба одинаково лишние, и нам обоим одинаково тяжело. Разговоры об игре Дузе, Гофмана, шутки, наряды, сладкая еда идут мимо нас, через нас. И так каждый день и целый день... Бывает в жизни у других хоть что-нибудь серьезное, человеческое — ну, наука, служба, учительство, докторство, малые дети, не говорю уж заработок или служение людям, а тут ничего кроме игры всякого рода... Отвратительно. Пишу с тем, чтобы знали хоть после моей смерти» (стр. 131).

Все чаще и чаще задумывается Толстой над необходимостью уйти из дома, зажить простой крестьянской жизнью. Но нежелание огорчить близких, причинить им страдания удерживают его пока от этого шага.

Значительный интерес представляют вошедшие в настоящий том записи, относящиеся к завещанию Толстого (см. запись 27 марта 1895 года). Завещание, написанное им в этот период, отмечено глубоким демократизмом и горячим стремлением сделать свое творчество достоянием всего народа. Сочинения свои он завещает народу и просит наследников отказаться от права собственности на них. «То, что сочинения мои продавались эти последние 10 лет, было самым тяжелым для меня делом в жизни», — пишет Толстой.

Незадолго перед смертью, в 1910 году, желая придать своим распоряжениям юридическую силу, Толстой составил новое, официальное завещание. Разъясняя его смысл, он снова подчеркнул свое желание, чтобы его литературные произведения не составляли после его смерти ничьей собственности, а могли бы быть издаваемы и перепечатываемы всеми, кто этого захочет.

Эта четко выраженная воля великого художника не была и не могла быть осуществлена в условиях буржуазно-помещичьего строя. Лишь Великая Октябрьская социалистическая революция, сделавшая всенародным достоянием все культурные ценности страны, открыла широким массам доступ к наследию Толстого, чье гениальное творчество знаменовало собою, по словам Ленина, «шаг вперед в художественном развитии всего человечества».