Полное собрание сочинений. Том 53

«Брался за Воскресение , — записывает Толстой 24 октября 1895 года, — и убедился, что это всё скверно, что центр тяжести не там, где должен быть... Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну всё сначала».

За месяц до этого Толстой в письме к дочери Марии Львовне сделал характерное признание, раскрывающее причину его неудовлетворенности романом: «Не могу писать с увлечением для господ — их ничем не проберешь, у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как «Хозяин и работник» и теперь «Воскресение». А если подумаю, что пишу для Афанасиев и даже для Данил и Игнатов и их детей, то делается бодрость и хочется писать». [29] «Печать и революция», 1928, кн. 6, стр. 109.

Толстой решает, что «Воскресение» «ложно начато», что «надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное» (стр. 69). Писатель стремится быстрее осуществить свой новый план. «Немного писал эти два дня новое «Воскресение», — замечает он в Дневнике (там же). Однако работа «не пошла» и снова была отложена.

Дневник Толстого за 1897 год открывается записью, содержащей резко отрицательную оценку первых редакций «Воскресения» и план его переработки: «Начал перечитывать Воскресенье и, дойдя до его (Нехлюдова. — Ред.) решения жениться, с отвращением бросил. Всё неверно, выдумано, слабо. Трудно поправлять испорченное. Для того, чтобы поправить, нужно:

1) попеременно описывать ее и его чувства и жизнь. И положительно и серьезно ее, и отрицательно и с усмешкой его» (стр. 129).

Новый угол зрения на главных героев романа определил направление работы над третьей редакцией произведения, проводившейся летом 1898 года. Юный Нехлюдов изображается здесь типичным представителем аристократической молодежи, «свободной» от духовных запросов, презирающей людей «низших» классов. Автор значительно расширил предисторию героя романа, в критическом свете показав среду, в которой родился и вырос Нехлюдов.

Изменился финал романа. Катюша выходит замуж не за Нехлюдова, а за политического ссыльного. Нехлюдов же возвращается к барской жизни. В произведение вводятся новые сцены (описание богослужения в тюремной церкви), шире показан тюремный быт.

В январе 1899 года была закончена четвертая редакция «Воскресения», близкая к окончательному тексту. В нее было внесено особенно много дополнений. Она отличается от предшествующих редакций еще большей силой социального обличения. Толстой вводит в роман образы графини Чарской и ее мужа, барона Кригсмута, мрачного изувера Топорова, прототипом которого послужил обер-прокурор «святейшего синода» Победоносцев, и других представителей правящих классов. При их изображении с особой силой проявились в романе «самый трезвый реализм, срыванье всех и всяческих масок» [30] В. И. Ленин , Сочинения, т. 15, стр. 180. — важнейшие черты художественного метода Л. Толстого.

Работа не прекращалась и после того, как рукопись романа была направлена издателям. В корректуры и гранки романа Толстой вносит громадное количество исправлений. В течение 1899 года он дважды дорабатывает и переделывает «Воскресение». В итоге этой работы текст произведения вырос почти вдвое. Появилась новая, третья, часть романа, посвященная сибирской жизни Катюши и других героев. В последних редакциях сильно подчеркнуто положительное влияние политических ссыльных на Катюшу Маслову. Катюша, а не князь Нехлюдов, переживает подлинное «воскресение».

Дневники и Записные книжки Толстого, относящиеся к эпохе создания «Воскресения», помогают глубже понять сложное идейное содержание романа, свидетельствуют о громадной работе писателя над поисками такой художественной формы, которая вмещала бы в себя многообразный жизненный материал, почерпнутый из современной Толстому действительности.

В Записных книжках за 1895—1896 годы есть много страниц с заметками, сделанными Толстым во время посещений суда, тюрьмы. Из этих записей (см. стр. 254—256, 267, 272 и др.) видно, с какой пытливостью изучалась писателем «живая жизнь», воплощенная затем с изумительной достоверностью в его романе.

В середине 90-х годов Толстой приступил к работе над повестью «Хаджи-Мурат». Его Записная книжка № 1 (июль — декабрь 1896 года) свидетельствует о глубоком изучении материалов, относящихся к теме произведения.

«Когда я пишу историческое, — указывал Толстой, — я люблю быть до мельчайших подробностей верным действительности». [31] Т. 73 , письмо к И. И. Карганову от 2 декабря 1902 года. Страницы Записных книжек Толстого, публикуемых в настоящем томе, служат яркой иллюстрацией к этим словам художника. Изучая материалы исторического и этнографического характера, Толстой делал большое количество выписок и заметок, содержащих сведения о быте горцев, их поэтическом творчестве, их языке, обрядах, верованиях, обычаях.

Не ограничиваясь «Сборниками сведений о кавказских горцах», откуда Толстой сделал большое число выписок, он обращается к целому ряду лиц с просьбой просмотреть для него в архивах материалы, касающиеся Хаджи-Мурата, сообщить подробности о его жизни, внешности, характере. Широко используя историческую и мемуарную литературу, Толстой относится к ее «показаниям» придирчиво, как подлинный исследователь.

Первый набросок своей «кавказской повести» Толстой пишет в три дня. Сначала он был целиком поглощен историей своего главного героя, перипетиями его личной жизни. Подобно тому, как в начале работы над «Воскресением» Толстой был увлечен главным образом личной историей Нехлюдова и не «запахивал» глубоко пласты народной жизни, как это он сделал позже, так и сейчас, в первых набросках «кавказской повести», он сосредоточивает свое внимание преимущественно на трагической истории Хаджи-Мурата, не затрагивая пока глубоких социальных явлений эпохи.

Быстро набросав первый вариант повести, Толстой остался им недоволен. «Написал о Хаджи-Мурате очень плохо, начерно», — читаем в его Дневнике 14 сентября 1896 года. «Перечел Хаджи-Мурата, не то» (запись 23 октября 1896 года).

Работая над повестью, Толстой стремится показать судьбу главного ее героя не изолированно, а в тесной связи с историческими событиями 50-х годов прошлого века. Он говорил по поводу своей повести: «Меня здесь занимает не один Хаджи- Мурат с его трагической судьбой, но и крайне любопытный параллелизм двух главных противников той эпохи — Шамиля и Николая, представляющих вместе как бы два полюса властного абсолютизма — азиатского и европейского». [32] «Русская мысль», 1911, кн. 2, стр. 69. И Николай и Шамиль показаны в повести как два жестоких деспота, свирепо подавлявших всех, кто не покорялся их тупой власти.