Полное собрание сочинений. Том 53

Ничего за это время не делал и не могу. Живу дурно.

Записаны разные пустяки об искусстве:

1) Приводят в доказательство того, что искусство хорошо, то, что оно производит на меня большое впечатление. Да кто ты? На декадентов производят сильное впечатл[ение] их произведения. Ты говоришь, что они испорчены. А Бетховен, непроизводящий впечатления на рабочего челов[ека], производит такое впечатление на тебя только п[отому], ч[то] ты испорчен. Кто же прав? Какая музыка несомненна по своему достоинству? А та, кот[орая] производит впечатл[ение] и на декад[ента], и на тебя, и на рабочего человека: простая, понятная, народная музыка.

2) Какое бы облегчение почувствовали все, запертые в концерте для слушания Бетхов[ена] последн[их] сочинений, если бы им заиграли трепака, чардаш, или т[ому] п[одобное].

3) Был Иванцов и говорил о том, что он признает только ощущения, что сам человек, «я», есть ощущение. Ощущение получает ощущения. Он дошел до этой глупости, п[отому] ч[то] прием научный: ограничения области исследования — не признавание ничего дальше ощущения — очень хорошо и полезно для практических целей науки опытной психологии, но никуда не годится для жизненного мировоззрения. И эту-то ошибку часто делают люди: переносят прием, годный для науки, в жизнь.

4) Ничто так не путает понятий об искусстве, как признание авторитетов. Вместо того, чтобы по ясному и точному понятию об искусстве определять, подходят ли произведения Софокла, Гомера, Данта, Шекспира, Гете, Бетховена, Баха, Рафаел[я], Микель Андже[ло] под понятие хорошего искусства и как[ие] именно, — по существующим произведениям признанных великими художниками определяют само искусство и его законы. А между тем есть много произведений знаменит[ых] художников ниже всякой критики, и много ложных репутаций, случайно получивших славу: Данте — Шекспир.

5) Читаю историю музыки: из 16 глав об искусственной музыке есть одна коротенькая глава о народной музыке, и о ней почти ничего не знают, так что история музыки не есть история того, как зарождалась и распространялась и развивалась настоящая музыка — музыка мелодий, а история искусственной музыки, т. е. того, как уродовалась настоящая мелодичная музыка.

6) Искусственная, господская музыка, музыка паразитов, чувствуя свое бессилие, свою бессодержательность, прибегает, чтобы заменить настоящий интерес искусственным, то к контрапункту, фуге, то к опере, то к иллюстрации.

7) Церковная музыка потому и была хороша, что она была доступна массам. Несомненно хорошо только то, что всем доступно. И потому наверное: чем более доступна, тем лучше.

8) Различные характеры, выражаемые искусством, только потому трогают нас, что в каждом из нас есть возможности всех возможных характеров (забыл).

9) История музыки, как и все истории, написана по тому плану, чтобы показать, как она понемногу достигала того положения, в к[отором] находится то, чего пишется история, теперь. Теперешнее же состояние музыки или то, чего пишется история, предполагается высшим. А что как оно не только низшее, но совсем уродливое, случайное уклонение в уродливость?

10) Вера в авторитеты делает то, что ошибки авторитетов берутся за образцы.

11) Говорят, музыка усиливает впечатление слов в арии, песне. Неправда. Музыка перегоняет Бог знает насколько впечатление слов. Ария Баха. Какие слова могут с ней тягаться во время ее воспроизведения. Другое дело слова сами по себе. На какую музыку ни положи Нагорную проповедь, музыка останется далеко позади, когда вникнул в слова. Crucifixe Фора. Музыка жалка, подле слов. Совсем два разных чувства — и не совместимые. В песне они сходятся только п[отому], ч[то] слова дают тон. — Не точно. Об этом в другом мес[те].

12) Как-то живо вспомнил Вас. Пер[фильева] и других, кого видал в Москве, и так ясно стало, что, несмотря на то, что они умерли, они есть.

13) Харибда и Сцилла художников: или понятно, но мелко, вульгарно, или мнимо возвышенно, оригинально и непонятно.

14) Поэзия народная всегда отражала, и не только отражала, предсказывала, готовила народные движения — крестовые походы, реформация. Что может предсказать, подготовить поэзия нашего паразитного кружка?... — любовь, разврат; разврат, любовь.

15) Народная поэзия, музыка, вообще искусство иссякло, п[отому] ч[то] всё даровитое переманивалось подкупами в скоморохов богатых и знатных: камерная музыка, оперы, оды...

16) Во всех искусствах — борьба христ[ианского] с языческим. Христианское начинает побеждать и набегает новая волна 15-го века — возрождения, и только теперь, в конце 19-го, опять поднимается христианство, и язычество, в виде декадентства — дойдя до последней степени бессмысл[ия], уничтожается.

17) Кроме того, что даровитейшие люди из народа подкупами переманивались в лагерь паразитов, причиной уничтожения народной поэзии и музыки были: сначала закрепощение народа, а потом самое главное — книгопечатание.

18) Чертков говорил, что вокруг нас четыре стены неизвестности: впереди стена будущего, позади стена прошедшего, справа стена неизвестности о том, что совершается там, где меня нет, и 4-я, он говорит, стена неизвестности того, что делается в чужой душе. По-моему, это не так.

Три первые стены так. Через них не надо заглядывать. Чем меньше мы будем заглядывать за них, тем лучше. Но 4-я стена неизвестности того, что делается в душах др[угих] людей, эту стену мы должны всеми силами разбивать — стремиться к слиянию с душами и других людей. И чем меньше мы будем заглядывать за те три стены, тем больше мы будем сближаться с другими в этом направлении.

19) После смерти по важности и прежде смерти по времени нет ничего важнее, безвозвратнее брака. И так же, как смерть только тогда хороша, когда она неизбежна, а всякая нарочная смерть — дурно, так же и брак. Только тогда брак не зло, когда он непреодолим.

20) Ренегатство происходит от того, что то, что исповедовал чел[овек], он исповедовал но для себя перед Богом, а для людей. Он изменяет своему исповеданию или п[отому], ч[то] убедился, что больше людей или лучшие, по его мнению, люди исповедуют не то, что он, или п[отому], ч[то] то, что он прежде делал, он делал для славы людской, а теперь хочет жить для себя перед Богом.

21) Если бы я верил в личного Бога, к к[оторому] можно обращаться с вопросом, я бы сказал: Зачем, за что Бог сделал так, что одни, зная истину несомненную, все горят ее огнем, а другие не хотят, но могут понять и принять ее и даже ненавидят ее?

Теперь 2-й час. Та же слабость. Но духом бодр, когда помню о значении всей жизни, а не этой одной, к[отор]ую я прожил Льв[ом] Никол[аевичем]. Помоги мне, Г[оспод]ь, делать всегда, везде Твою волю, быть с Тобою. Но не моя, но Твоя да буде[т] во[ля].

21 Дек. М. 96. Е. б. ж. Пишу еще 20. Всё так же тяжело. Помоги, Отец. Облегчи. Усилься во мне, покори, изгони, уничтожь поганую плоть и всё то, что через нее чувствую. Сейчас разговор об искусстве и рассуждение о том, что заниматься искусством можно только для любимого человека. И нежелание сказать это мне. И мне не смешно, не жалко, а больно. Отец, помоги мне. Впрочем уже лучше. Особенно успокаивает задача, экзамен смирения, унижения, совсем неожиданного исключительного униже[ния]. В кандалах, в остроге можно гордиться унижением, а тут только больно, если не принимать его, как посланное от Бога испытание. Да, выучись перенести спокойно, радостно и любить.