Полное собрание сочинений. Том 31

Княгиня.Его оставляли при университете, но он не захотел. Он теперь поступает в академию. И хотя это совсем не согласно с моими взглядами, но я ему верю. Это такое счастье иметь такого сына. Я верю, что всё, что он сделает, всё будет хорошо, потому что он сам хорош. И в конце концов я думаю, что он не поступит.

Николай Иванович (видит Бориса) . Здравствуйте. Да вы княгини Софьи Васильевны сын Боря. Да как вы выросли. Вы что ж, кончили курс?

Борис.Да, кончил. Опять поступаю в академию.

Николай Иванович.Зачем же академия?

Борис.Чтобы приносить пользу людям.

Николай Иванович.Ну и как же, чем вы принесете пользу этим людям?

Борис.Тем, что научу их работать производительнее.

Николай Иванович.Но ведь не работать производительнее им нужно: им нужно жить лучше, любить друг друга, помогать друг другу.

Борис.Это само собой.

Николай Иванович.В этом всё. Если бы только они следовали закону евангельскому, у них бы всё было.

Борис.Да это разумеется. И этому их надо учить.

Николай Иванович.Кто же их этому будет учить? Мы с вами? В этой обстановке как же я их буду учить добру, смирению, умеренности, когда я живу так, как живу. (С слезами в голосе.) Я нынче вышел сюда. Тут lawn-tennis, все сильные, свежие, мытые, сытые, большие играют, а дети босые, которым надо играть, бегают, работают, подавая шары. Как же мне учить их евангельской истине, когда вся моя жизнь отрицает ее? Тем-то и благодетельна евангельская истина, что она обличает того, кто исповедует ее. Вы знаете евангелие?

Борис.Не могу сказать, чтобы знал.

Николай Иванович.То есть не знаете. Мы никто не знаем. А если узнали [бы], как я узнал теперь, то тут нет выхода: или надо исполнить его, проповедовать его, а для того, чтобы исполнить и проповедовать его, надо изменить всю жизнь. А если не изменить, нельзя исповедовать его. А оно жжет, как огонь. Нет, вы узнайте, поймите. Ведь это всё так просто. —

Борис.Что же делать?

Николай Иванович (радостно) . Оставить всё и идти за ним.

Борис.Что значит идти за ним?

Николай Иванович.Значит, поверить в то, что служение истине выше всего, что нет никаких соображений, которые стояли бы выше исполнения воли бога. Это огромная разница верить и подчинять свою веру каким-нибудь соображениям или поставить ее выше всего. Только тогда вера, и свобода, и радость.

Марья Ивановна.Да что же делать?

Николай Иванович.Жить и радоваться.

Марья Ивановна.Ты бы поел что-нибудь. Ты с утра не ел?

Николай Иванович.Вот уж именно не о хлебе едином сыт будет человек. Нет, ты скажи: правда это или нет? Ведь можно этого не видеть, но когда глаза открылись, кончено, нельзя так жить, как мы живем...

Люба (сидит, опустив голову. Потом вдруг решительно поднимает и говорит в то же время, как и он начинает говорить) . Я очень, очень рада вас видеть, потому что..... но скажите прежде вы, что вы хотели сказать?

Борис.Я хотел именно про это самое спросить, хотел спросить, не неприятно ли вам, что я приехал?

Люба.Отчего?

Борис.Оттого, что вам могло быть неприятно воспоминание о прошедшем....

Люба.То, что мы были дети и что были влюблены друг в друга?

Борис.Да, что это могло как будто связывать вас, нас.... Ну, простите, я путаюсь. Мне только хотелось знать, что вам не неприятно, и я очень рад.

Люба.То хорошее детское воспоминание — было и прошло.

Борис.Прошло...

Люба.Да, разумеется. Теперь мы оба свободны, и всё сначала.

Борис.Как всё сначала?

Люба.Да, то есть как будто между нами ничего не было, и мы вот теперь только познакомились и узнали друг друга. И ведь правда, что мы не знали друг друга. Я, по крайней мере, не знаю вас... Кто вы?

Борис.Ах, как бы хорошо было, если бы я мог сказать вам: кто я? Я истинно не знаю. И это мне очень интересно. Очень интересно.

Люба.Ну, может быть, я узнаю, тогда вам скажу.

Борис.Пожалуйста.

Люба.Ну, первое, скажите мне, что вы делаете?

Борис.Что делаю? Пока ничего. 131 131 Зачеркнуто: Положение мое такое. После университета я поступил на службу, но это до такой степени глупо и неинтересно, мертво, что я решил выдти. Ведь я только кончил, и мне надо отбывать воинскую повинность. Мама хочет, чтоб я отбыл повинность и поступил на службу, ну, а я хочу поступить в земледельческую академию.

Люба.Когда же?

Борис.Осенью. Но дело в том, что это огорчает мама ужасно. И я теперь не говорю ей, но я знаю, что она уступит. Так вот мое внешнее положение, внутреннее же темно для меня, так же, я думаю, как и ваше для вас.

Люба.Ничего. Нет, <���мое> проще и яснее. И я скажу вам. Главное, что я скажу, это то, что я очень слабый человек, поддаюсь всяким влияниям и люблю больше всего веселье, радость.

Борис.Да, но не свою одну.

Люба.Ну этого я не разберу. Только я совсем не серьезный человек.

Борис.Что такое серьезный человек? Я думаю, что ничего серьезнее [нет] радости своей и всех окружающих. И если в этом ваша жизнь...

Люба.Нет, вы, пожалуйста, меня не поэтизируйте. Вы не хотите больше, так пойдемте к ним (сходят с террасы) .

132 132 Зачеркнуто: В 1820 году, еще до знаменитой Семеновской истории когда полк был обвинен Семеновский полк еще при Александре I считался образцовым полком по дисциплине. Люди доводились до требовавшего[ся] тогда машинообразного совершенства, и достигалось это тогда, 75 лет тому назад, без побоев, без телесного наказания.

В Семеновском полку тогда служил по истинному, утонченно-нравственно-христианскому образованию цвет тогдашнего общества. Это были всё люди тогдашнего европейского образования, в котором звучали еще основные принципы большой французской революции и религиозного возбуждения, последовавшего за Наполеоновскими войнами. Большинство этих людей были масоны, верившие в будущность масонства и в обязательность для людей христианских истин.

Матвей Иванович Муравьев-Апостол со слезами в голосе рассказывал мне случай, бывший с его братом Сергеем, одним из лучших людей не только своего, но и всякого, времени (повешенным Николаем I), во время его командования ротой Семеновского полка. Ротный командир, товарищ Муравьева, не разделявший убеждений Сергея Ивановича о том, что можно достигнуть всего, что только требуется от солдата, без побоев и розги, встретив С. Муравьева, жаловался ему на одного из своих солдат, б[удто] б[ы] вора, пьяницу и буяна, говоря, что такого солдата ничем нельзя укротить, кроме розги. С. Муравьев предложил для опыта взять этого солдата в свою роту, утверждая, что он надеется укротить его без побой. Перевод состоялся, и переведенный солдат в первые же дни украл у товарища его сапоги и пропил. Сергей Иванович собрал роту и, вызвав вора-солдата, сказал ему: «Ты знаешь, что у меня в роте не секут и не бьют палками, и тебя я не стану наказывать, за сапоги украденные я заплачу из своих денег, но я прошу тебя, не срами больше нашей роты, своих товарищей <���и меня воровством и пьянством>. Если ты еще раз сделаешь то же, я опять не буду наказывать тебя, но только опять буду при всей роте усовещивать тебя и просить о том, чтобы ты не делал этого. — Солдат этот, по рассказу Матвея Ивановича, был так поражен этим обращением, что совершенно изменился и стал образцовым солдатом. Рассказывая это, Матвей Иванович никогда не мог удерживаться от слез умиления.