Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

– Нам пойдет на пользу, если мы сперва выпьем и поедим, а потом я покажу вам письмо, которое заставит вас улыбнуться, но мне хочется, чтобы оно вам понравилось.

– От кого?

– От Уилла.

– Ну надо же!

– Подождите, сами увидите. – Он поднял бокал, и они выпили, не чокаясь. Выпив еще, он сказал с улыбкой: – Думаю, в целом спиртное – хорошее изобретение человечества.

– Даже не знаю, что бы я без него делала! – отозвалась Китти.

– Еще одно удачное изобретение, – сказал он, когда принесли кофе, давая прикурить ей и сам раскуривая сигару.

– Чего я не пойму про мир иной, – сказала Китти, – это как мы там будем обходиться без еды и напитков. И многого другого, – добавила она задумчиво.

Едва она это произнесла, как сказала себе, мол, ты просто дуреха, потому что Хлоя теперь в том ином мире, и как раз такое способна сказать дуреха вроде нее. Но Иврард кивнул и откликнулся самым естественным тоном:

– У меня есть на этот счет кое-какие мысли. Возможно, поделюсь, если захотите послушать. Но давайте сперва посмотрим на письмо Уилла.

Иврард был самым галантным, самым отзывчивым, самым внимательным человеком, которого знала Китти. «Наверное, я все ж не такая дуреха, если ему нравлюсь», – подумала она.

«Гранд-отель

Мидлсвик

Полночь

Мой дорогой Иврард!

Шокирующее известие о смерти бедной Хлои дошло до меня, как раз когда я собирался сегодня вечером выйти на сцену. Можете себе представить, какой для меня это был удар. По счастью, я – актер бывалый, даже более бывалый, чем хочется думать, и девиз «Шоу должно продолжаться» укоренился во мне до мозга костей. Думаю, могу сказать, что зрители не догадались о подспудных течениях моей игры и действительно выказали нам более обычного пылкий прием, ни много ни мало восемь раз вызывая нас после занавеса.

Бедная, милая, очаровательная, восхитительная Хлоя! Мы с вами, Иврард, друзья много лет, и я могу говорить с вами о вещах, которые не рискнул бы обсуждать с другими. Временами до моего сведения доходило, что имя мисс Марр связывали и до сих пор связывают с моим в праздных разговорах, от которых в целом не огражден человек публичный. Мне бы хотелось настоятельно подчеркнуть, что в распространяемых историях никогда не было ни слова правды. Мисс Марр никогда не была мне никем иным, нежели близким другом. Не мог и супруг столь преданной помощницы, как много оплакиваемая Хелен Брайтмен, желать иного. Более того, я твердо держусь мнения, что стань правда известна, отношения дорогой Хлои с другими ее друзьями имели сходный характер, а Любовь, которая так настойчиво перебирает душевные струны многих из нас, давно перестала касаться ее. Фантастичным ли будет вообразить, что некогда она знала любовь и утрату, и когда ее бедное сердце было разбито, принесла обет целомудрия?

Но я пишу вам, дорогой Иврард, не столько для того, чтобы выставлять напоказ собственное горе, сколько чтобы выразить глубокое сочувствие вашему. Ибо я чувствую, что вы были самым истинным ее другом, понимали ее полнее других, любили вернее и ее уход принес вам тем больше боли. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю: у нас, артистов, свои способы читать в сердцах людей. Нет отношений более тесных, более дорогих, более прочных, нежели отношения отца и дочери, и именно любимую и любящую дочь, «столь же истинно мою, точно она моя по крови», вы будете оплакивать. Пусть вам послужит утешением мысль, что старый друг вас обоих понимает и разделяет вашу печаль.

Всегда истинно ваш

Иврард наблюдал за лицом Китти, пока та читала. Поначалу она улыбалась, потом нахмурилась, потом вид у нее сделался недоуменный. Едва дочитав до конца, она вернулась к началу и прочла еще раз.

– Дорогой, не знаю, что и думать. Почему в середине письма он вдруг называет ее мисс Марр?

– Думаю, это отрывок из письма, которое он собирался писать в «Миддлсвик газетт», а потом передумал.

– Иврард! Он же не мог бы!

– В голову ему это приходило.

– Разумеется, такое вполне в его духе, но… – Она снова взялась за письмо. – Господи, ну зачем ему обязательно притворяться, если он знает, что никого это не обманывает.

– Актеры зарабатывают на жизнь притворством. Наверное, трудно отрешиться.

– Вы знали Хелен Брайтмен, дорогой?

– Да.

– Отвратительная, ужасная актриса и пила как сапожник. Поэтому, разумеется, он не хотел уложить в постель Хлою! А после практически говорит: «Меня она не любила, поэтому совершенно очевидно, что вообще не способна любить».

– Сомневаюсь, что он что-то из этого хотел сказать. А теперь прочитайте снова последний абзац.

Она прочла.

– Да, если бы он только его написал, это было бы чудесное письмо.

– Так и я подумал. Об остальном мы забудем, списав как разглагольствования актера-антрепренера.

Она глянула на него с любопытством.

– Это правда, дорогой? Вы так к ней относились?

– «Спокоен ум и страсти растрачены» [87]. Последнее время да. Возможно, более, чем в то время сам осознавал. Вы любите своих детей, Китти, вы никогда не перестанете их любить. Это единственная любовь, которая никогда не меняется, никогда не умирает. – С минуту он курил молча, потом сказал небрежно: – Она назначила меня своим душеприказчиком. Если хотите что-то из ее вещей, они ваши.

– О, Иврард! – Достав из сумочки носовой платок, она стала ждать слез, которые, как она знала, сейчас польются. – Вы ведь не от собственного имени говорите, а от лица Хлои?

– Да. Есть еще мистер и миссис Уингхэмптон, пастор и его супруга в Эссексе… Вы их знаете?

– Нет.

– Они тоже могут выбрать что-нибудь, если им захочется. И я сам. Никто больше в завещании не упомянут, за исключением Эллен, которая получает сто фунтов.

– Ах, я рада. Эллен может поступить ко мне, если захочет.

– Повидайтесь с ней, ладно? И выберите что захотите.

Китти кивнула, промокая глаза.

– Наверное, не следует спрашивать…

Иврард догадался, что она хочет знать, и сказал, что у Хлои была ежегодная рента какой-то страховой компании.

– Это значит…

– Что угодно или ничего.

Достав пудреницу, Китти стала припудривать носик. Это всегда давало ей ощущение приватности. Она сказала зеркальцу, а ведь наедине зеркалу можно сказать что угодно:

– Хотя бы вам, Иврард, она что-нибудь рассказывала, то есть про саму себя? Вы понимаете, о чем я. – С помадой в руке она чувствовала еще большую уверенность. – Кто был тот человек?

– Какое это теперь имеет значение? Любой из нас мог бы сочинить за нее историю, и всякий раз история была бы иной. Каждый из нас знал другую, собственную Хлою. Это единственная Хлоя, какую мы когда-либо будем знать.

– Была, наверное, настоящая Хлоя, которую никто из нас не знал.