Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

Теоретически утро – самое занятое для меня время. Примерно в девять завтрак, потом часа четыре плотной работы вплоть до обеда. Сколько раз я представлял себе эту картину! Для моего богатого воображения это не составляет труда. Но… понимаете, «Лордс» совсем недалеко, Джессоп [56]еще не выбит из игры, и… и…

Оказавшись там, ощущаешь кипение жизни. Чертовски увлекательно и рискованно: кажется, ты на все способен! Тебе доступны все радости бытия – и преступления, и приключения. Сбегаешь на флот, и тебе море по колено, а главное – морская болезнь не страшна; грабишь сейф своего доброго хозяина (это на самом деле случается раньше) и, наконец, после целой череды отчаянных авантюр приходишь к совсем не романтическому финалу, запечатленному Хогартом [57]на гравюре «Воздаяние жестокости».

Но оно того стоило! Стоило, черт побери!

В это утро (впрочем, как и во многие другие) я решил отдохнуть, но в «Лордс» не поеду. Во-первых, я там был вчера, а во-вторых, там не будет Амелии. Конечно, здесь ее тоже нет, но там ее точно не будет. Здесь она была всего несколько дней назад…

А я ведь экономлю деньги. Будь я дома, мне тотчас понадобилось бы купить коробку перьев или промокательной бумаги. Или я бы сидел и писал рассказы, которые потом нужно было бы отдавать машинисткам…

На другом берегу пруда я заметил Амелию. Если бы на нее напал дикий буйвол, я бросился бы в воду и поплыл на помощь. Почему здесь нет диких буйволов? Посему мне пришлось избрать весьма прозаичный (но вполне сухой) путь – в обход.

Она меня не заметила. Я присел на противоположный край скамейки, но и тогда она меня не увидела.

– Прекрасное утро, – сказал я. – Разве вам не следует быть дома и заниматься шитьем? Или чем там занимаются молодые леди по утрам?

При звуке моего голоса Амелия вздрогнула, но не обернулась.

– Ах, доброе утро, – лишь обронила она.

– Почему вы не обернетесь, чтобы убедиться, что это я? А вдруг это кто-нибудь другой?

Амелия улыбнулась, не отрывая взгляда от воды.

– Маркус Стоун [58], картина «В ожидании корабля». Смотрите, как играют блики. Или это бригантина?

Оказалось, это одна из уток, которыми славится парк Сент-Джеймс.

– Вообще-то я не тот, за кого вы меня приняли. Он дома, усердно трудится. Какой молодец!

Амелия оглянулась.

– Я хотела поговорить с вами, Тедди, – сказала она.

– Очень мило с вашей стороны навестить меня здесь.

– Да, я была уверена, что застану вас дома. А теперь давайте серьезно.

– Серьезно? – в отчаянии вскричал я. – Вы все испорите!

– Да, серьезно.

Впрочем, этому будет посвящена отдельная глава.

– Так вот, – начала она, – я сейчас буду говорить с вами, как отец, мать и дядя в одном лице.

– Хорошо. Внимаю вам, как сын и племянник.

– Серьезнее, Тедди, прошу вас. Что вы делаете?

– Я не делаю. Я есть.

– Тогда что вы есть?

– Подающий надежды сочинитель. Ранняя пташка.

– Скорее поздняя. Вы ведь пишете в журналах, не так ли?

– По-моему, вы ошибаетесь. Я пишу в блокнотах. Затем вырываю листки и отсылаю машинистке, чтобы она их напечатала. После этого машинописная копия с вежливой сопроводительной запиской отправляется в редакцию журнала. В записке сказано: «С уважением, такой-то». Вскоре машинописная копия возвращается в сопровождении ответной записки, в которой непрозрачно намекают, что для них честь со мной познакомиться.

– Но ведь некоторые ваши произведения опубликованы?

– Разумеется. Прошлой зимой приняли один рассказ.

– И кроме сочинительства, вы ничем больше не занимаетесь?

– Отчего же, занимаюсь. В одной вечерней газете я назывался «Наш военный эксперт» – пописывал про эшелоны.

– Я считаю, Тедди, что вы недостаточно усердно трудитесь. Вот, к примеру, сейчас утро – почему вы ничего не пишете?

– Обязанности гостеприимного хозяина… – начал я.

– Тедди, я серьезно.

– Понимаете, «Панч» вышел вчера вечером, так что сегодня делать нечего. А главный редактор «Таймс» дал мне отгул.

– Конечно, если вы собираетесь все переводить в шутку…

– Я не шучу. Я полон горечи и сарказма.

Амелия фыркнула.

– Я истощен, – сказал я. – Я вычерпал чашу до самого осадка на дне. Я…

– Прекрасный вид, не правда ли? – перебила меня Амелия.

– Я говорю с вами совершенно серьезно, – не сдавался я. – Не подумайте…

– О, давайте не будем об этом, – светским тоном заметила Амелия. – Я тут совершенно ни при чем. Интересно, который час?

– Но позвольте, ведь если…

– Не продолжайте, прошу вас! Я уверена, что вы работаете очень много. Так который, вы сказали, час?

Не отрывая от нее взгляда, я достал часы.

– Не сердитесь на меня, – попросил я.

– Сердиться? Дорогой мой, за что мне на вас сердиться?

– Не за что. Абсолютно не за что.

– Я рада, что вы так считаете.

– А вы?

– Я не хочу больше обсуждать этот вопрос.

Я наблюдал за ней краем глаза: она смотрела прямо перед собой и была очень рассержена. Мы еще немного посозерцали водную гладь. И наконец…

– Это наша первая ссора, – сказал я.

Более бестактное замечание трудно себе представить. И я заслуженно не получил никакого ответа. Я сделал еще одну попытку.

– Это все моя… то есть ваша вина.

Амелия откинулась на спинку скамьи.

– Да-да, вы говорили совсем как мой дядюшка, – продолжал я. – Понимаете, я всегда выхожу из себя, когда он так со мной беседует.

Я повернулся к ней.

– Прошу вас, не будьте моим дядей.

Амелия раскрыла зонтик от солнца.

– Давайте же не будем ссориться, – взмолился я. – Скажите: «Простите меня за то, что была такой букой», иначе я пойду домой и совершу банзай. Ведь вам же вовсе не хочется пересудов о том, что ваш племянник отправился домой и совершил банзай, не правда ли? Все, она бука, я с ней больше не вожусь. Пойду лучше поиграю с уткой.

Тут как раз из воды вынырнула утка.

– Уходи, – огрызнулся я на нее. – Я просто так сказал. Я сейчас вообще не хочу ни с кем разговаривать. И не благодари. Уходи отсюда.

Минут десять мы сидели молча…

– Кстати, – вдруг сказала Амелия, – я не смогу пойти завтра в Британский музей.

– Почему? Вы идете с кем-то еще?

– Звучит нелепо, но я планировала идти с вами.

– Это невозможно. У меня завтра встреча. Должно быть, вы меня с кем-то спутали.

– Да, вы правы. Я хотела пойти с молодым человеком по имени… Впрочем, я не назову вам его имени. Когда-то он был мне близким другом. Очень похож на вас, только джентльмен.

– Бедняга. Я с такими знаком. Самое забавное в том, что я собирался в Британский музей с девушкой, очень похожей на вас, только не такой хорошенькой. У нее прелестный ротик, она всегда улыбается и строит рожицы. Конечно, это ее портит. В остальном… Но не буду оскорблять ее, называя истинной леди… Однако она очень мила, и мы великолепно проводили время вместе. Мы ходили в зоопарк, в Тауэр и другие милые места. Ваш приятель водил вас в зоопарк? Там чертовски весело, поверьте мне… А еще мы пили чай в «Эй-би-си». Там тоже можно поразвлечься. Ваш приятель… Ах да, он же настоящий джентльмен! Вероятно, он водил вас в «Карлтон»… А еще мы любили играть в парках. Мы, бывало, встречались там по утрам – чисто случайно, как полагала она. Но это была не совсем случайность, потому что я приходил туда каждое утро, надеясь на случайную встречу. Чтобы наверстать время, я работал по ночам. До трех, а то и до четырех утра. Конечно, я ей ничего не говорил, потому что она сказала бы, что я порчу здоровье – зрение или еще что-нибудь… А встречи с ней для меня равнялись работе – ведь она была героиней пьесы, которую я писал. Иногда мне казалось, что она героиня всех пьес и рассказов, которые я пишу. Редакторам наверняка это надоело.