Джон Пристли - При блеске дня

В тот самый миг, когда я пытался вспомнить образ молодой Элеоноры Никси, меня потревожил звук приближавшихся шагов. Я обернулся и увидел на тропинке пожилую леди с прямой спиной, тяжело опирающуюся на трость. То была леди Харндин: Элеонора Никси тридцать лет спустя. Она подошла ближе, посмотрела на меня прежними ясными глазами, узнала и улыбнулась. Я испытал странное тревожное чувство, от которого по спине пробежала дрожь. Мне внезапно открылось, что истинная Элеонора Никси — не та красавица из моего прошлого и не старуха, что стоит теперь передо мной. Обе они — лишь искаженные отражения, а настоящая Элеонора прячется где-то за ними, неподвластная времени и переменам. Конечно, так можно было сказать про каждого. Внезапное это осознание потрясло меня до глубины души, и я пришел одновременно в ужас и в экстаз.

— Надо же, мистер Доусон, — сказала она, — по-моему, я вас напугала. Вы о чем-то задумались — о работе, наверное, а я вас потревожила. Прошу прощения! Вы собираетесь обратно в гостиницу?

— Да, пора пить чай.

Мы медленно зашагали по тропинке.

— Думал я не о работе, а между прочим, о вас. Я вернулся в далекое прошлое — и провел там весь день. Как раз сейчас вспоминал тот воскресный вечер, в конце мая 1913-го, когда вы с супругом неожиданно появились в доме Элингтонов. Мы слушали трио Шуберта, если помните.

— А… Элингтоны, да-да. Позвольте вспомнить. Про музыку не скажу — не стану делать вид, что смыслю в ней хоть что-нибудь, и Малькольм тоже, но я помню, как мы пришли к Элингтонам сразу по приезде в Браддерсфорд. — Несколько секунд она молчала, а потом непринужденно добавила: — Все это в прошлом, не так ли? А сейчас вся гостиница взбудоражена вестью о приезде киношников. Расскажите о них!

— Элизабет Эрл и Георг Адонай. Вы наверняка ее видели — голливудская знаменитость, хотя родилась в Англии. Она будет играть главную роль в фильме, сценарий которого я сейчас пытаюсь закончить. А Георг Адонай — режиссер картины. Он венгр.

Говоря все это, я чувствовал, что Элеонора отмела мои воспоминания об их приезде в Браддерсфорд не вполне искренне, с напускной непринужденностью. Уж слишком легко и быстро она сменила тему. Я совсем не ожидал от нее особого интереса к событиям тех лет, однако по ее реакции понял, что они до сих пор ее волнуют.

Вдруг, когда мы подошли к небольшой гостиничной калитке, она положила руку мне на плечо и с улыбкой посмотрела на меня.

— Как я была одета в тот вечер?

Я очень удивился.

— Когда? В 1913-м, когда вы впервые приехали к Элингтонам?

— Да. Вы говорите, что вспоминали тот вечер. Как я была одета?

— Господи… Понятия не имею!

Элеонора уже не видела меня и смотрела вперед сквозь могилы и руины двух мировых войн.

— Помню, на мне была огромная нелепая шляпка, — мечтательно произнесла она, — и черная крепдешиновая узкая юбка «рыбий хвост» с воздушной кремовой блузкой. Я выглядела очень эффектно и шикарно — особенно для Браддерсфорда.

— Не сомневаюсь, — кивнул я.

В гостинице я узнал, что Элизабет и остальные еще не приехали, поэтому быстро выпил чай и поднялся к себе. Мне хотелось кое-что исправить в первых двух сценах, прежде чем Элизабет увидит мою работу. Разобравшись с этим, я стал читать дальше и сделал еще несколько исправлений. Прошло уже около часа, когда в дверь вдруг постучали.

— Входите! — крикнул я, решив, что это горничная.

В дверях стояла Элизабет, знаменитая Элизабет Эрл — в сером дорожном костюме и бледно-желтом шарфике. Она была очень красива и словно вышла из кадра цветного фильма.

— Радость моя! — вскричала она, замерла на миг, а затем подлетела ко мне с поцелуями.

Я был удивлен. За двадцать лет работы в театре и кино я привык к подобным вскрикам и поцелуям, однако вот эта «Радость моя!» как будто шла от самого сердца. И поцелуи были горячие. Словно нас с Элизабет связывали романтические отношения — при этом ничего подобного между нами никогда не было. Мы крепко дружили — даже в Голливуде, где крепкой дружбы днем с огнем не сыскать; к тому же Лиз всегда была искренней девушкой, неиспорченной фальшивым киношным блеском. Но все равно я очень удивился.

Она окинула меня взглядом и села.

— Ты похудел, Грег.

— Кормежка скудная. Да и пью я куда меньше, чем пил на побережье.

— И поседел. Впрочем, седина тебе идет. А я? Изменилась?

— Ты забываешь, Лиз, что после отъезда из Голливуда я регулярно вижу тебя на киноэкране. Прежде чем позвать тебя на эту роль, мы с Джорджем Брентом отсмотрели несколько миль кинопленки с твоим участием. Милая моя девочка, ты можешь похвастаться одним из самых узнаваемых лиц на планете!

Она улыбнулась, но не последней моей фразе.

— Меня никто не называл милой моей девочкой с тех пор, как мы с тобой распрощались в Глендейле. Приятно. Но ты не ответил на мой вопрос. Фильмы не считаются, я стою перед тобой!

Я внимательно ее осмотрел. Элизабет сейчас больше походила на себя «киношную» — блистательная таинственная красавица с загадочной улыбкой, широким низким лбом, широко расставленными и чуть раскосыми глазами, маленьким вздернутым носиком, — чем тогда, когда мы прощались с ней в Глендейле. Наверное, ей приходилось много работать, и времени побыть собой просто не было. Зато в ее внешности ясно проявилась одна любопытная деталь, о которой я совсем забыл.

— Какая? — с беспокойством спросила Элизабет.

— То, чего не может передать ни один оператор даже сегодня, в эпоху цвета. У тебя серые глаза, причем не просто серые, а какие-то бархатные… Очень необычно, Лиз. Жаль, на экране этого не видно, даже когда снимают крупным планом.

— А в остальном? — спросила Элизабет.

— Все прекрасно. Ты выглядишь чуть более зрелой, но это тебе идет. Стала больше похожа на своих героинь — а я, как ты знаешь, всегда питал слабость к изящным загадочным созданиям, даже если в сумочке у них украденное ожерелье.

Она состроила недовольную мину.

— Я думала, ты будешь встречать меня в вестибюле!

— Вы задержались, а я вспомнил, что хотел внести в сценарий несколько исправлений. Для тебя стараюсь, между прочим.

— Мне так не терпится его прочитать! Сюжет увлекательный, но я запретила Бренту рассказывать конец. — Она улыбнулась, а потом посмотрела на меня своим фирменным серьезным взглядом. — Я очень рада, что вернулась, Грег. Мне и радостно, и грустно. Ночью я даже плакала.

— Почему?

— Сама не знаю.

Лиз никогда не утруждала себя самокопанием и попытками объяснить свои чувства. Уже по этой причине с ней не было скучно в отличие от большинства актрис, которые могут часами напролет разглагольствовать о собственных переживаниях.

— Брент сказал, что полет выбил тебя из колеи, поэтому ты сразу пойдешь спать.