Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

— Это было подло съ вашей стороны!

— Какъ бы не такъ! — восклицаю я, желая какъ можно больше напротиворѣчить ему и разозлитъ его. Эта совсѣмъ не такъ подло, какъ представляетъ себѣ его бакалейная башка. Я, разумѣется, не оставилъ у себя этихъ денегъ, мнѣ и въ голову этого не приходило; я не хотѣлъ извлечь изъ нихъ никакой пользы, это противорѣчило бы моей честной натурѣ…

— Куда же вы ихъ дѣли?

— Я отдалъ ихъ старой, несчастной женщинѣ, всѣ, до послѣдняго гроша; такой человѣкъ, какъ я, не можетъ забывать бѣдныхъ…

Онъ стоитъ и размышляетъ нѣкоторое время, очевидно, рѣшаетъ вопросъ, честный я или нѣтъ; наконецъ онъ говоритъ:

— Не лучше ли было бы принести деньги обратно?

— Нѣтъ, видите ли, я не хотѣлъ ставитъ васъ въ неловкое положеніе, — возражаю я. — И вотъ благодарность за великодушіе, — я самъ пришелъ къ вамъ, объяснилъ вамъ все это дѣло, а вы, какъ собака, ищете со мной ссоры! Мнѣ остается лишь умыть руки… А, впрочемъ, чортъ васъ возьми. Прощайте!

Съ этими словами я вышелъ и съ шумомъ хлопнулъ дверью.

Но когда я дошелъ до своей комнаты, этой мрачной дыры, насквозь мокрый отъ снѣга, еле держась на ногахъ, я потерялъ всю свою бодрость и окончательно упалъ духомъ. Я такъ раскаивался въ томъ, что напалъ на бѣднаго приказчика, я рыдалъ, хваталъ себя за горло, чтобы какъ-нибудь наказать себя за эту подлую продѣлку. Конечно, онъ до смерти боялся потерять свое мѣсто, вотъ почему онъ не посмѣлъ поднять шума изъ-за пяти кронъ. А я воспользовался его страхомъ, мучилъ его своимъ громкимъ разговоромъ, выводилъ его изъ себя острымъ своимъ словомъ. А въ сосѣдней комнатѣ сидѣлъ, можетъ-быть, самъ лавочникъ, и каждую минуту онъ могъ выйти, чтобъ освѣдомиться о причинѣ шума. Нѣтъ, не было границъ подлостямъ, на которыя я былъ способенъ.

Отчего же они не забрали меня? Тогда былъ бы положенъ всему конецъ! Я самъ протянулъ имъ руки для кандаловъ! Я не сталъ бы имъ оказывать никакого сопротивленія, напротивъ, я помогъ бы имъ. Какая это была бы великая минута! Я готовъ отдать всю свою жизнь за судъ Линча! Молю, услышь меня, хоть на этотъ разъ…

Я легъ въ постель въ своемъ мокромъ платьѣ; мнѣ казалось, что этой ночью мнѣ суждено умереть, и поэтому я напрягъ всѣ свои силы, чтобъ прибрать постель, чтобъ утромъ все вокругъ меня имѣло бы болѣе или менѣе приличный видъ. Затѣмъ я сложилъ крестомъ руки и выбралъ наиболѣе удобное положеніе.

Вдругъ мнѣ пришла въ голову Илаяли. Какъ это я могъ ни разу во весь вечеръ не вспомнить о ней. И слабый лучъ свѣта проникаетъ въ мою душу, маленькій солнечный лучъ, согрѣвающій меня такъ чудесно. И это солнце становится все ярче и ярче, оно жжетъ мнѣ виски, сжигаетъ мой мозгъ. Наконецъ, передъ моими глазами вспыхиваетъ снопъ лучей, небо и земля, все въ огнѣ, огненные люди, звери, огненныя горы, огненные черти, пропасти, пустыни, вся вселенная въ огнѣ, насталъ пылающій день страшнаго суда.

Затѣмъ я дальше ничего не видѣлъ и не слышалъ.

На слѣдующій день я проснулся весь въ испаринѣ, весь мокрый, очень мокрый; мной овладѣла лихорадка. Вначалѣ у меня не было яснаго сознанія, что именно случилось со мной, я удивленно озирался, чувствовалъ, что весь мой образъ совершенно измѣнился, и я не узнавалъ себя, я ощупывалъ свои руки, свои ноги и очень удивился тому, что окно на этой сторонѣ, а не на противоположной; топотъ лошадей во дворѣ раздавался теперь сверху. У меня кружилась голова.

Волосы холодные и липкіе лѣзли мнѣ на лобъ. Я приподнялся на локтѣ и посмотрѣлъ на подушку; и на ней лежали тоже мокрые клочки волосъ. Ноги мои распухли за ночь въ сапогахъ, но онѣ не болѣли, — я только не могъ шевелить пальцами, они совсѣмъ окоченѣли.

Всталъ я послѣ полудня, когда начало немного смеркаться. Сначала я попробовалъ сдѣлать нѣсколькихъ маленькихъ осторожныхъ шаговъ, стараясь удержать равновѣсіе и щадя свои ноги. Я не очень страдалъ и не плакалъ; мнѣ даже не было грустно, напротивъ, я былъ доволенъ, мнѣ даже не приходило въ голову, что все могло быть иначе.

Затѣмъ я вышелъ.

Единственное, что меня немного мучило, это голодъ, несмотря на мое отвращеніе къ ѣдѣ. Я испытывалъ опять позорный аппетитъ, все возраставшую плотскую жадность. Что-то безжалостно сверлило въ моей груди, тамъ происходила тихая, странная работа. Мнѣ казалось, что тамъ поселились двадцать маленькихъ жирныхъ звѣрковъ, — они повернутъ голову на одну сторону и тамъ погрызутъ, потомъ повернутъ въ другую сторону и тамъ погложутъ; затѣмъ полежатъ минутку спокойно и снова начнутъ, не спѣша и безшумно, дальше сверлить, повсюду оставляя изьѣденныя дыры…

Я не былъ боленъ, но я чувствовалъ себя ужасно утомленнымъ, снова появилась испарина. Я хотѣлъ отправиться на Сторторфъ, чтобы тамъ немного отдохнуть; но путь былъ далекъ и утомителевъ; тѣмъ не менѣе я все-таки почти добрался до него и стоялъ на углу рынка и рыночной улицы. Потъ, катившійся съ меня, замутнилъ мои очки и ослѣпилъ меня; я остановился, чтобъ протереть ихъ. Я не замѣтилъ, гдѣ остановился, и услышалъ страшный шумъ вокругъ себя.

Вдругъ раздается холодный, пронзительный окрикъ: «берегись!» Я слышу крикъ, слышу его совершенно ясно, дѣлаю нервное движеніе въ сторону, дѣлаю шагъ впередъ, настолько скоро, насколько позволяютъ мнѣ мои слабыя ноги. Чудовищная телѣга съ хлѣбомъ проѣзжаетъ мимо меня и задѣваетъ колесомъ за пиджакъ. Если бъ я дошелъ немного скорѣй, она бы миновала меня.

Я бы могъ это сдѣлать быстрѣе, немного быстрѣй, если бы я напрягъ свои силы. Дѣлать было нечего, нога болѣла, нѣсколько пальцевъ были раздавлены; я чувствовалъ, какъ они судорожно сжались въ сапогѣ.

Кучеръ съ трудомъ остановилъ лошадей, обернулся и освѣдомился съ испугомъ, что случилось. Ну, вѣдь могло бытъ хуже, это было не опасно… я не думаю, чтобъ что-нибудь было переломлено.

Насколько могъ скоро, доплелся я до скамейки; меня пугали обступившіе и глядѣвшіе на меня зѣваки. Въ сущности вѣдь это не смертельный ударъ; если мнѣ было суждено неcчастіе, то я избѣгъ его удивительно счастливо. Самое скверное было то, что порвался сапогъ на носкѣ. Я поднялъ ногу и увидѣлъ въ отверстіе кровь. Ну, что дѣлать, вѣдь это случилось не съ умысломъ; вѣдь у кучера не было намѣренія причинить мнѣ вредъ, у него самого былъ такой смущенный видъ. Если бъ я попросилъ у него хлѣба съ телѣги, онъ далъ бы мнѣ. Онъ, вѣроятно, съ радостью бы это сдѣлалъ. Награди его Богъ за эту готовность!

Голоденъ я былъ ужасно и просто не зналъ, гдѣ мнѣ найти себѣ мѣсто; я метался на своей скамейкѣ и подобралъ колѣнки подъ самую грудь. Когда совсѣмъ стемнѣло, я доковылялъ до ратуши. Богъ вѣстъ, какъ я туда попалъ и сѣлъ на край балюстрады. Я вырвалъ карманъ изъ своего пиджака и началъ его жевать какъ-то безцѣльно, мрачно глядя въ пространство. Я слышалъ, какъ дѣти играли вокругъ меня, и ловилъ инстинктивно каждый шагъ прохожаго внизу; въ головѣ моей не было ни одной мысли.