Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

В половине шестого Кэролайн зашвырнула на лампу последнюю книгу, которая и послужила последней, так сказать, каплей. Натянутый до предела атлас лопнул и обрушил весь свой груз в виде непомерной разноцветно-белой груды на уже захламленный пол. Тогда Кэролайн со вздохом облегчения повернулась к Мерлину и протянула ему руку.

— Прощайте, — сказала она просто.

— Вы уходите?

Ответа не требовалось. Мерлин задал свой вопрос всего лишь в попытке задержать Кэролайн хоть ненадолго и еще, пусть на миг, извлечь из ее присутствия слепящее глаза сияние, продлить невыносимое счастье от близости ее лица, черты которого заставляли думать о поцелуях и напоминали, как ему казалось, лицо девушки — его знакомой по 1910 году. На минуту Мерлин сжал нежную руку Кэролайн, а потом она с улыбкой ее отняла и, прежде чем он подскочил к двери, открыла ее сама и исчезла в мутных зловещих сумерках, нависших именно над Сорок седьмой улицей.

Мне хотелось бы поведать вам о том, как Мерлин, увидев воочию отношение красоты к многовековой мудрости, прошествовал в закуток мистера Мунлайта Квилла и немедля попросил об увольнении, а посему вышел бы на улицу, став совсем другим человеком — гораздо лучше, благородней и все более иронично настроенным. Истина, однако, куда банальней. Мерлин Грейнджер, стоя посреди книжной лавки, окинул взглядом учиненный в ней разгром: порванные тома, атласные лоскуты некогда красивого алого абажура, кристаллическую россыпь битого стекла, переливавшуюся искрами по всему помещению, затем направился в угол, где хранилась швабра, и принялся за уборку, стараясь по мере сил навести прежний порядок. Выяснилось, что, хотя часть книг и уцелела, большинство из них так или иначе были повреждены. У одних отстали обложки, у других вывалились страницы, кое-какие помялись и потрескались, а таковые, как известно всякому небрежному в обращении с книгами покупателю, возврату за прежнюю цену не подлежат как подержанные.

Тем не менее к шести часам основную разруху удалось ликвидировать. Мерлин расставил книги по местам, подмел пол и ввинтил в патроны новые лампочки. Алый абажур прекратил существование, и Мерлин не без тревоги подумал, что средства на его замену, вероятно, вычтут у него из жалованья. В шесть вечера, впрочем, сделав все от него зависящее, он пробрался через витрину, чтобы опустить жалюзи. Осторожно шагнув назад, он увидел, что мистер Мунлайт Квилл поднялся с места, надел пальто, шляпу и вышел на середину лавки. Он с загадочным видом кивнул Мерлину и двинулся к выходу. Взявшись за ручку двери, он помедлил, обернулся и голосом, в котором разъяренность странным образом мешалась с нерешительностью, произнес:

— Если эта девушка придет сюда снова, попросите ее вести себя прилично.

Скрип распахнутой им двери заглушил робкий ответ Мерлина: «Слушаю, сэр».

Мерлин постоял с минуту, благоразумно повелев себе не волноваться попусту о том, что только смутно маячило в будущем, потом прошел за перегородку и пригласил мисс Мастерс поужинать вместе с ним во французском ресторане Пюльпа, где, невзирая на распоряжения федерального правительства, все еще можно было заказать за обедом красное вино. Мисс Мастерс дала согласие.

— От вина у меня всегда шумит в голове, — добавила она.

Мерлин внутренне расхохотался, сравнив ее с Кэролайн, вернее, даже и не подумав сравнивать. Сравнения просто не могло быть.

Мистер Мунлайт Квилл — непостижимый, экзотический, с характером восточного склада — был тем не менее человеком решительным. И к проблеме разгромленной книжной лавки подошел со всей решительностью. Без затрат, сумма которых равнялась бы первоначально вложенному капиталу (а пойти на такой расход он, по кое-каким личным соображениям, не желал), вести дело по-прежнему было невозможно. Оставалось только одно. Он безотлагательно перепрофилировал свое заведение из магазина, торгующего книжными новинками, в букинистический. Поврежденные книги подверглись уценке от двадцати пяти до пятидесяти процентов; вывеске над дверью с прихотливой змеиной вышивкой, некогда столь вызывающе яркой, позволено было тускнеть, приобретая неопределенно-закопченный оттенок выцветшей краски; следуя неодолимой склонности к церемониалу, владелец пошел даже на то, чтобы приобрести две ермолки из дрянного красного войлока: одну для себя, а другую для продавца — Мерлина Грейнджера. Более того, он перестал подстригать свою эспаньолку, которая напоминала теперь хвостовое оперение дряхлого воробья, и сменил прежний элегантный деловой костюм на внушавшее почтительные чувства одеяние из потертой шерстяной ткани альпака.

В сущности говоря, спустя год после катастрофического визита Кэролайн в книжной лавке только мисс Мастерс хоть как-то сохраняла связь с современностью. Мисс Маккракен пошла по стопам мистера Мунлайта Квилла и превратилась в невыносимую распустеху.

Мерлин тоже — не то из лояльности, не то из-за безразличия — махнул рукой на свою внешность, сделавшуюся подобием запущенного сада. Он воспринял красную войлочную ермолку как символ собственного упадка. Неизменно слывший в годы юности «чистюлей», он со времени выпуска из технического училища в Нью-Йорке неукоснительно пекся о безупречном состоянии одежды, волос, зубов и даже бровей и усвоил важность укладывания чистых носков пяткой к пятке, мыском к мыску в особом ящике комода, который предназначался исключительно для носков.

Именно эти привычки, чувствовал Мерлин, и обеспечили ему достойное место среди великолепия торгового предприятия «Мунлайт Квилл». Только благодаря им он не занимался больше изготовлением «ящиков для хранения вещей», чему он, стиснув зубы, обучался ради практических целей в техническом училище, и не рассылал их заказчикам, имевшим в них надобность, — возможно, владельцам похоронных бюро. Тем не менее когда книжная лавка «Мунлайт Квилл» из передовой стала ретроградной, Мерлин предпочел деградировать заодно с ней, а потому привык к тому, что костюмы его беспрепятственно аккумулируют невесомые частицы, парящие в воздухе; носки он стал швырять куда попало — то в ящик с рубашками, то с нижним бельем, а то и попросту мимо. В этом новом для него, нерадивом состоянии ему частенько случалось отправлять в прачечную вещи ни разу не надеванные — обычное чудачество обнищавших холостяков. И это в пику его любимым журналам: они в те дни прямо-таки кишели статьями преуспевающих авторов, направленными против скандальной наглости клеймившихся позором бедняков, которые осмеливались покупать пригодные для ношения сорочки и говяжью вырезку, а также инвестировать в ювелирные изделия вместо того, чтобы делать четырехпроцентные вклады в надежные банки.