Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

Положение вещей тогда и в самом деле сложилось странное и прискорбное для многих достойных и богобоязненных людей. Впервые в истории республики чуть ли не всякий негр к северу от Джорджии мог разменять долларовую банкноту. Но поскольку в то время по покупательной способности цент стремительно приближался к китайскому убю и лишь изредка попадал вам в руки на сдачу при покупке безалкогольного напитка, а потратить его удавалось разве что только для того, чтобы узнать свой вес, то ситуация эта, вероятно, не являлась такой уж странной, как на первый взгляд. Однако положение вещей все же было чересчур странным ввиду предпринятого Мерлином Грейнджером шага — шага рискованного и не слишком обдуманного: он предложил мисс Мастерс выйти за него замуж. Гораздо более странно то, что мисс Мастерс это предложение приняла.

Случилось это вечером в субботу в ресторане Пюльпа, за бутылкой минеральной воды стоимостью один доллар и семьдесят пять центов, смешанной с vin ordinaire. [61] Дешевое красное вино (фр.).

— От вина у меня в голове шумит, а у вас? — весело прощебетала мисс Мастерс.

— Да, — рассеянно отозвался Мерлин, а затем после затяжной многозначительной паузы произнес: — Мисс Мастерс… Олив… Я должен вам кое-что сказать, если вы готовы меня выслушать.

Шум в ушах мисс Мастерс (она-то знала, что именно должно последовать) усилился настолько, что казалось, будто нервное напряжение вот-вот обернется смертельным электрическим разрядом. Но голос у нее не дрогнул — и ответ «Да, Мерлин» нимало не выдал ее внутреннего смятения. У Мерлина во рту очутился спасительный глоток воздуха, и он торжественно объявил:

— Состояния у меня нет. Никакого.

Их взгляды встретились и слились в мечтательном, дивном томлении.

— Олив, — выговорил Мерлин, — я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, Мерлин, — без затей ответила она. — Закажем еще бутылочку вина?

— Да! — подхватил Мерлин, и сердце у него заколотилось. — Ты хочешь…

— Выпить за нашу помолвку, — храбро перебила она. — Чтобы она оказалась недолгой!

— Нет! — почти что выкрикнул Мерлин, свирепо стукнув кулаком по столу. — Пусть она длится вечно!

— Что?

То есть… Ах да, теперь я понял. Ты права. Пусть она окажется недолгой! — Он рассмеялся и добавил: — Это я запутался.

Принесли вино, и они приступили к детальному обсуждению.

— Сначала обойдемся небольшой квартиркой, — начал Мерлин. — Да-да, ей-богу, я даже знаю такую — у нас в доме: одна просторная комната и что-то вроде гардеробной и кухоньки, а общая ванная на том же этаже.

Олив радостно захлопала в ладоши, а Мерлин подумал: «Какая все же она миловидная — во всяком случае, до переносицы, а ниже не очень». Олив с энтузиазмом продолжала:

— А как только мы сможем себе это позволить, снимем шикарную квартиру — с лифтом и консьержкой.

— И потом купим загородный дом и машину.

— Ничего лучше и представить себе не могу. А ты?

Мерлин замолчал. Он думал о том, что ему придется покинуть свою комнату в торце четвертого этажа. Однако теперь это мало что значило. За прошедшие полтора года — собственно, со дня визита Кэролайн в книжную лавку «Мунлайт Квилл» — он ни разу ее не видел. Спустя неделю после того дня свет в окнах ее квартиры перестал зажигаться: по вечерам внутренний двор заливала темнота, которая, казалось, слепо нащупывает его застывшее в ожидании незанавешенное окно. Затем окна наконец осветились, но вместо Кэролайн и ее посетителей там оказалось скучное семейство: низкорослый мужчина с усами щетинкой и полногрудая дама, проводившая вечера за тем, что, поглаживая себя по бедрам, переставляла с места на место всякие безделушки. Мерлину хватило двух вечеров, и он ожесточенно опустил занавеску.

Нет, Мерлин не представлял себе ничего лучше, как только пробивать себе дорогу в жизни на пару с Олив. У них будет дом в пригороде — окрашенный голубой краской, одним разрядом ниже белоснежных оштукатуренных коттеджей под зелеными крышами. На газоне вокруг дома будут разбросаны ржавые садовые лопаты, там же будет стоять сломанная зеленая скамейка и детская коляска с плетеным кузовом, покосившимся на левый бок. Но и газон, и детскую коляску, и сам дом, и весь мир обнимут руки Олив — слегка располневшие, руки неооливийского периода, который наступит, когда ее щеки начнут при ходьбе чуть подрагивать от слишком усердного массажа лица. До ушей Мерлина донесся ее голос — у самого уха:

— Я знала, что ты собирался сказать об этом сегодня вечером. Я заметила…

Она заметила. О да, Мерлина вдруг разобрало любопытство: многое ли ей заметно? Заметила ли она, что девушка, вошедшая в компании троих мужчин и севшая за соседний столик, не кто иная, как Кэролайн? Да-да, заметила она это или нет? Заметила ли, что мужчины принесли с собой спиртное — куда крепче, чем красные чернила от Пюльпа, будь у них даже втрое больше градусов?

Мерлин с перехваченным дыханием не сводил с них глаз, урывками вбирая в себя разлитый по воздуху нежный и негромкий монолог Олив: она, словно трудолюбивая пчела, извлекала из незабываемого момента всю сладость. Мерлин прислушивался к звяканью льда в бокалах и к дружному смеху, которым все четверо встречали какую-нибудь шутку, и смех Кэролайн, столь ему памятный, взбудоражил его и властно побудил его сердце воспарить и устремиться к ее столику, чему оно послушно подчинилось. Мерлин отлично видел Кэролайн, и ему почудилось, что за истекшие полтора года она переменилась — пускай и самую чуточку. То ли свет так падал, то ли щеки у нее немного впали и глаза потускнели, хотя и сделались более влажными? Но медь в ее рыжих волосах наливалась прежней густотой, губы все так же намекали на поцелуи, в точности как и ее профиль, который возникал порой перед его взором на фоне книжных рядов, когда в лавку — уже без лампы с алым абажуром — проникали сумерки.

И Кэролайн пила. Утроенный румянец на ее щеках составили молодость, вино и отличная косметика — это было Мерлину ясно. Она невероятно веселила юношу, сидевшего слева от нее, и толстяка, сидевшего справа, и даже пожилого господина напротив, который время от времени смущенно хмыкал не без оттенка укоризны, свойственной поколению постарше. Кэролайн то и дело принималась напевать песенку, и Мерлин разобрал слова:

Толстяк наполнил стакан Кэролайн янтарной желтизной. Официант, круживший вокруг столика и беспомощно взиравший на Кэролайн, которая учинила оживленный и лишенный всякого смысла допрос относительно сочности того или иного блюда, ухитрился разжиться наконец неким подобием заказа и спешно удалился.

Олив обращалась к Мерлину: