Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

Она была в черном облегающем платье с отделкой цвета лаванды, выше талии рисунок — корсаж из орхидей. Мерлин вздрогнул и испуганно уставился на Кэролайн. Он встретился с этой девушкой впервые за восемь лет, прошедших со дня его свадьбы. Но девушкой она больше не выглядела. Она казалась все такой же стройной — или, наверное, не совсем такой: былая мальчишеская развязность, подростковая дерзость исчезли вместе с ранним румянцем. Но красота осталась прежней; облик Кэролайн излучал чувство собственного достоинства и очаровывал счастливо достигнутыми двадцати девятью годами: она сидела в автомобиле с такой полнейшей непринужденностью и таким самообладанием, что у взиравших на нее не могло не захватить дух.

Кэролайн вдруг улыбнулась — давней улыбкой, праздничной, как этот пасхальный день, убранный цветами, улыбкой еще более приветливой, однако не столь сияющей и сулившей множество обещаний, какой она впервые улыбалась Мерлину в книжной лавке девять лет тому назад. Улыбка таила холод, разочарование и опечаленность.

Но приветливости в улыбке хватило для того, чтобы два молодых человека при всем параде впопыхах сдернули цилиндры с голов, блестевших от бриолина: взволнованно кланяясь, подбежали к борту ландо, и там Кэролайн мягко коснулась перчатками цвета лаванды их серых перчаток. За этой парочкой юношей последовала другая, потом еще одна — и вокруг ландо быстро начала расти толпа. Мерлин услышал, как молодой человек рядом с ним бросил своей — вероятно, миловидной — спутнице:

— Прости, но я на минуточку: мне очень нужно кое с кем переговорить. Иди вперед — я догоню.

Минута-другая — и ландо со всех сторон сплошь обступили представители сильного пола, причем каждый старался изобрести фразу поумнее, чтобы она пробилась к Кэролайн через общий речевой поток. К счастью для Мерлина, у маленького Артура весьма кстати что-то не заладилось с одеждой, и Олив поспешила отвести малыша в сторонку к какому-то дому для срочной починки, а Мерлин смог без помех понаблюдать за салонной уличной беседой.

Толпа напирала. Позади первого ряда выстроился второй, за ним — еще два. Посредине — орхидеей в черном букете — Кэролайн восседала, будто на престоле, внутри исчезнувшего из поля зрения ландо, кивая и рассылая приветствия с такой неподдельно счастливой улыбкой, что внезапно, бросив супруг и спутниц на произвол судьбы, к ней хлынула новая смена поклонников.

Толпа, уже сходная с римской фалангой, увеличивалась за счет празднолюбопытствующих; мужчины всех возрастов, вряд ли знакомые с Кэролайн, проталкивались поближе, образуя круг с постоянно возраставшим диаметром, так что дама в платье с отделкой цвета лаванды сделалась центром импровизированного зрительного зала громадных размеров.

Всюду виднелись лица — чисто выбритые, усатые, старые, молодые, неопределенного возраста, а порой кое-где выглядывало и женское. Людское скопление очень скоро распространилось вплоть до противоположной обочины, а когда из собора Святого Антония за углом высыпали на улицу прихожане, толпа запрудила и тротуар, притиснув крайних зевак к металлической ограде особняка какого-то миллионера. Автомобилям, несшимся по авеню, пришлось затормозить, и в одно мгновение в толпу уперлась вереница из трех, пяти, потом шести машин; автобусы — эти черепахи дорожного движения с перегруженным верхом — застряли в пробке; пассажиры империала взбудораженно перевешивались вниз, пытаясь разглядеть средоточие человеческой массы, которое со стороны уже невозможно было увидеть.

Давка стала чудовищной. Ни модная публика на футбольном матче между командами Йеля и Принстона, ни взмокшие болельщики на мировой серии по бейсболу не шли ни в какое сравнение с ордой, которая гомонила, глазела, заливалась смехом и подавала гудки вокруг дамы в черном платье с отделкой цвета лаванды. Зрелище это изумляло и вселяло ужас. В конце квартала, на расстоянии в четверть мили, полуобезумевший полисмен звонил в участок; на том же углу перепуганный очевидец разбил стекло пожарной сигнализации и бессвязными заклинаниями требовал выслать на место происшествия все городские пожарные машины; на верхнем этаже одного из соседних высотных зданий истеричная старая дева вызывала по телефону то агента по соблюдению сухого закона, то представителей комиссии по противодействию большевизму, то бригаду из родильного отделения больницы Бельвю.

Шум усиливался. Прибыл первый пожарный расчет, наполняя воскресный воздух дымом, лязганьем и трубными металлическими сигналами, эхо которых отдавалось от высоких стен. Решив, что город постигло страшное бедствие, двое взволнованных священнослужителей немедля приступили к особой службе и велели звонить в главные колокола собора Святой Хильды и собора Святого Антония, и звон их ревниво подхватили колокола собора Святого Симона и церкви Посланий Святых Апостолов. Гул этого смятения доносился вплоть до Гудзона и Ист-Ривер; паромы, буксирные судна и океанские лайнеры включили сирены и пароходные свистки, отзвуки которых поплыли меланхолической каденцией с вариациями и повторами через весь город по диагонали, от Риверсайд-драйв до серых портовых районов Нижнего Ист-Сайда…

А в середке ландо восседала дама в черном платье с отделкой цвета лаванды, мило болтая то с одним, то с другим счастливчиком при всем параде — из числа тех, кому удалось пробиться к ней первыми на расстояние в пределах слышимости. Спустя какое-то время Кэролайн огляделась по сторонам со все возрастающим неудовольствием.

Зевнув, она попросила мужчину, стоявшего к ней ближе прочих, сбегать за стаканом воды. Тот, явно смущенный, пустился в извинения. Он не в состоянии был пошевелить ни рукой, ни ногой. И даже почесать собственное ухо…

Когда со стороны реки донесся рев сирен, Олив, скрепив комбинезончик малыша Артура последней булавкой, подняла голову. Мерлин увидел, как она дернулась, выпрямилась и застыла на месте подобно медленно твердеющей гипсовой статуе, а затем выдохнула удивленно и с осуждением.

— Она — та самая! — вырвалось у нее. — Надо же!

Олив метнула на Мерлина взгляд, в котором упрек мешался с душевной болью, без лишних слов одной рукой подобрала Артура, другой ухватила мужа и с поразительной быстротой, чуть ли не галопом, проложила себе извилистый путь сквозь толпу, расталкивая все препятствия. Так или иначе, перед ней расступались; так или иначе, ей удалось не выпустить из рук ни мужа, ни сына; так или иначе, она сумела — растрепанная и взлохмаченная — через два квартала вырваться на открытое пространство и, не сбавляя скорости, устремиться в боковой переулок. Только там, когда уличный гвалт наконец стих и превратился в далекий невнятный ропот, она замедлила шаг и поставила Артура на ноги.