Фрэнсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания

— Так что же, когда?

В голосе у нее прозвучало легкое разочарование. До Мерлина дошло, что он только что ответил отрицательно на какой-то ее вопрос.

— Ну, когда-нибудь.

— А тебе разве все равно?

Жалостная нотка в голосе Олив заставила Мерлина перевести взгляд на нее.

— Как можно скорее, дорогая, — ответил он в приливе неожиданной нежности. — Через два месяца — в июне.

— Так скоро? — От радостного волнения у Олив пересохло в горле.

— Ну да. Думаю, в июне лучше всего. Ждать незачем.

Олив принялась делать вид, будто два месяца — слишком короткий для нее срок, она не успеет подготовиться. Негодный мальчишка! Надо же, не терпится ему! Ладно, она ему покажет, что с ней пороть горячку у него не выйдет. Собственно говоря, он так внезапно на нее насел, что она в точности еще не решила, стоит ли ей выходить за него замуж.

— В июне, — твердо заявил Мерлин.

Олив вздохнула, улыбнулась и принялась за кофе, оттопырив мизинчик на воистину утонченный манер. Мерлину вдруг пришла в голову мысль: а что, если купить пять колец и постараться их на ее мизинчик набросить?

— Ах ты господи! — воскликнул он, ведь скоро ему в самом деле предстоит надеть кольцо на палец Олив.

Он резко повернул голову направо. Четверка пирующих настолько разгулялась, что к ним подошел метрдотель. Кэролайн завела с ним спор на повышенных тонах: ее милому юному голоску внимал, казалось, весь ресторан — весь, за исключением Олив Мастерс, поглощенной своим только что обретенным секретом.

— Здравствуйте, здравствуйте, — говорила Кэролайн. — Вы, наверное, самый симпатичный метрдотель в неволе. Слишком шумно? Какая жалость. С этим надо что-то делать. Джеральд, — обратилась она к сидевшему справа от нее, — метрдотель утверждает, что здесь слишком шумно. Просит нас это прекратить. Что мне ему ответить?

— Ш-ш! — отозвался Джеральд со смехом. — Ш-ш! — И Мерлин услышал, как он вполголоса добавил: — Все буржуа переполошатся. Сюда приказчики приходят учиться говорить по-французски.

Кэролайн подскочила на месте, озираясь по сторонам.

— Где тут приказчики? — вскричала она. — Покажите мне хоть одного.

Ее слова, по-видимому, настолько развеселили всю компанию, а заодно и саму Кэролайн, что все четверо снова зашлись в хохоте. Метрдотель, честно предприняв последнюю безнадежную попытку их урезонить, по-галльски пожал плечами и удалился в тень.

Ресторан Пюльпа, как известно всякому, неизменно славится респектабельностью табльдота. Это не место для увеселений в общепринятом смысле слова. Посетители приходят, пьют красное вино, беседуют — вероятно, чуть больше и чуть громче обычного — под низким прокопченным потолком, а потом расходятся по домам. Заведение закрывается ровно в половине десятого — ни минутой позже; с полицейским расплачиваются и вручают ему дополнительную бутылку вина для супруги, гардеробщица сдает чаевые в общую кассу, после чего темнота, опустившись на круглые столики, выключает их из хода жизни. Но в этот вечер для ресторана Пюльпа была заготовлена суматоха — и суматоха, далекая от заурядной. На столешницу вскочила девушка с рыжими, отливавшими медью волосами и пустилась в пляс.

— Sacre nom de Dieu! [62] Черт побери! (фр.) Слезайте немедленно! — закричал метрдотель. — Прекратите музыку!

Но музыканты играли так громко, что вполне могли притвориться, будто ничего не слышат; вспомнив молодость, они заиграли еще громче и еще веселее, а Кэролайн плясала ловко и живо: ее розовое просвечивающее платье обвивалось вокруг нее, проворные руки плавно скользили в дымном воздухе.

Компания французов за соседним столиком разразилась возгласами одобрения, к ним присоединились и другие посетители: минута — и все в зале аплодировали и что-то выкрикивали; половина обедавших повскакала с мест: столпившись, они оттеснили на задний план спешно вызванного владельца, который пытался протестовать и призывал незамедлительно положить всему этому безобразию конец, однако слов его разобрать было нельзя.

— …Мерлин! — кричала Олив, наконец-то пришедшая в себя. — Это же такая негодница! Идем отсюда — сейчас же!

Завороженный Мерлин слабо возразил, что они еще не заплатили по счету.

— Ничего страшного. Оставь на столике пять долларов. Меня тошнит от этой девицы. Я не в силах ее вынести.

Олив, уже на ногах, тянула Мерлина за руку.

Покорно и безучастно, но совершенно явно против своей воли Мерлин поднялся и молча последовал за Олив: она пробиралась сквозь толпу, впавшую в настоящее неистовство; исступленный восторг достиг своего апогея и грозил перерасти в разнузданное буйство, которое вошло бы в легенду. Мерлин послушно взял пальто и, спотыкаясь, взобрался по лестнице на полудюжину ступенек: там он оказался на влажном апрельском ветру, но в ушах у него все еще слышался стук легких каблучков по столешнице и раздавался смех, до краев заполнивший крохотный ресторанный мирок. Не проронив ни слова, Мерлин и Олив направились к автобусной остановке на Пятой авеню.

И только на следующий день Олив заговорила о свадьбе: она решила передвинуть дату поближе — лучше всего, если они обвенчаются первого мая.

И они соединились браком, довольно прозаическим образом, под люстрой в той самой квартире, где Олив жила с матерью. После свадьбы настроение было приподнятым, но постепенно стала возрастать скука. На Мерлина легла ответственность: как ухитряться, чтобы его тридцати долларов в неделю и двадцати Олив хватало для того, чтобы поддерживать респектабельную полноту и скрывать ее с помощью достаточно приличной одежды.

Через несколько недель пагубных и прямо-таки унизительных экспериментов с ресторанами было решено влиться в несметную армию потребителей полуфабрикатов, и Мерлин, вернувшись в прежнюю колею, ежевечерне заворачивал в кулинарию Брэгдорта, где покупал картофельный салат, ломтики ветчины, а иногда, в приступе расточительности, даже и фаршированные томаты.

Затем он плелся домой, входил в темный коридор и взбирался на третий этаж по скрипучим ступенькам, покрытым древним ковром с давно стершимся узором. В коридоре пахло стариной: овощами урожая 1880 года; мебельной политурой, бывшей в моде, когда Брайан, прозванный Адамом-и-Евой, соперничал с Уильямом Маккинли; [63] Уильям Дженнингс Брайан (1860–1925) дважды, в 1896 и 1900 гг., соперничал на президентских выборах с Уильямом Маккинли (1843–1901), и оба раза безуспешно; презрительную кличку Адам-и-Ева получил, будучи ярым противником теории Дарвина. портьерами, на унцию тяжелее за счет пыли, собранной ими с давно изношенных ботинок и с платьев, давно пущенных на лоскутные одеяла. Запах преследовал Мерлина по всей лестнице, усиливаясь и обостряясь на каждой площадке благодаря веяниям кухонной готовки, и вновь ослабевал на следующем пролете, сменяясь духом былой обыденной рутины былых поколений.