Алла Головина - Избранная проза и переписка

«Еще стану поэтом, не дай Бог, — подумал он со страхом. — Если бы Лиза, действительно, читала мои мысли, она бы сейчас стала издеваться надо мной. Стерва», — подумал он про Лизу, как про тучу, и барским тоном попросил у русского хозяина ресторанчика зажигалку.

4. Ты уходишь от меня

После завтрака они пошли в гости к Лизиным знакомым. Паша был пьян, рассеян, и ему хотелось спать. Старый писатель выбежал к ним навстречу в прихожую. В правой его руке самопишущая ручка, опушенная вниз, набухала жирной синей каплей. Он поцеловал Лизу, глядя на нее так, как глядят русские старики на березу в Булонском лесу.

— Красавица моя, — сказал он нежно и сухо поздоровался с Пашей. — А это и есть ваш племянник? — спросил он.

— Слыхали, — пропела жена писателя в синем застиранном платьишке, с завистливыми глазами сплетницы.

Волосы у нее были приподняты небрежно, как кукурузные, и были так же нежны и шелковисты на вид. Вопреки их очевидной нежности, женщина она, конечно, была злая, неаккуратная и добродетельная только в силу своей внешности.

Квартира писателя: комната, кухня, коридор — была уже набита несколькими гостями. Писатель только что выпустил книгу под названием «Перевиденное и передуманное», и книгу эту похвалили в критике, и он решил вспрыснуть успех файф-о-клоком.

Он рассказывал в своей книге о всех замечательных людях, которых он перевидел и которые, в свое время, дарили его своей дружбой. Он всех их хвалил в книге, а Паша по алфавитному указателю знаменитых имен (особенно много было на букву Б) быстро проверил, стоя в углу, кто из знаменитостей сейчас живет в Париже и с кем это у Лизы мог быть роман. Но он не нашел…

В комнате было несколько стариков с очень благородными лицами и большими хорошими глазами. Они размахивали экземплярами книги с длинными надписями на титульном листе и хвалили хозяина. Паша взял чай и сейчас же ушел в коридор. Там он заметил девушку американского типа с ангельскими волосами розоватого цвета, в вишневом платье. Девушка сама поманила его рукой, и они вошли в ванную.

— Ну? — спросил Паша, оглядываясь на раскрытую дверь.

Девушка мистически шевельнула ресницами (о, огромными!) и вынула из сумочки вязаную кремовую перчатку.

— Не узнаете? — спросила она.

— Кто вы такая? — спросил Паша.

— Я — безработная стенографистка, — ответил ангел. — Меня зовут Динка Кротова. Я — племянница профессора Кротова, который сидит сейчас там, с писателями и журналистами. Я с ними, говоря вообще, разругалась и живу самостоятельно, но увязалась за ним сегодня сюда, потому что знала, что вы тут будете.

— Я — тоже племянник, — цинично усмехаясь, представился Паша.

— Я все знаю, — ответила Динка пророческим голосом. — По-моему, действительно, Елизавета Марковна по сравнению с вами — старуха. Возьмите эту перчатку и отдайте её Любови Давыдовне при встрече.

— Bon, — ответил Паша, напряженно соображая, и спрятал перчатку в карман. Скажите мне ваш адрес, — сказал он увереннее и закусил нижнюю губу, ноздри его шевельнулись.

Динка начала быстро мыть руки, заметив кого-то у дверей, и вполголоса назначила свидание у себя на сегодняшний же вечер.

Пашка повернулся уходить.

— Вы натурализованы? — спросила его Динка вдогонку.

— Да, то есть я хочу подать прошение, — сказал Паша небрежно и улыбнулся по-отечески.

Потом они больше уже не разговаривали. Динка стала возиться с собакой в коридоре, а Паша, по настоянию Лизы, слушал чтение хозяина и его мнение о Гаршине.

— Я иначе трактую проблему пацифизма, — говорил писатель весело, и Паша старался не слушать, делая внимательные глаза.

За завтраком они с Лизой решили после гостей поспать, а потом пойти в синема, но Паша сразу же, по приходе домой, затеял выяснение отношений, чтобы успеть поссориться с Лизой и сходить на часок к Динке Кротовой, узнать все про перчатку. Стоя перед Лизой в белых брюках, которые он примерял, Паша твердил со страстной тоской:

— Неужели я и в тебе ошибся, неужели я и в тебе ошибся?

— Довольно, — сказала стареющая на глазах Лиза. — Ради Бога, довольно, а то у меня начнется мигрень.

— Это важнее мигрени, то, что я говорю, — кричал Паша. — Это, Лиза, — трагедия и ужас. Это последнее отчаянье и бездна. Ты от меня все скрываешь, ты любишь какого-то неизвестного человека. Всякая Теодореску меня лучше понимает, чем ты.

— Иди к ней, — взвизгнула по-бабьи Елизавета Марковна. — У тебя удивительное умение опошлять всякую женщину, к которой ты приближаешься.

— И пойду, — мрачно сказал Паша и заходил, как волчонок в клетке. В глазах у него была тоска и злость.

Возможно, что они все-таки бы помирились. Отношения с Пашей строились на быстром учитывании психологического момента, и Лиза это понимала, но тут раздался дерзкий звонок, и Паша с поспешностью открыл двери.

В комнату, волнуясь, вошла Любовь Давыдовна.

— Вы — госпожа Семенова? — спросила она Лизу и отпихнула ногой кота.

— Я, — ответила, вставая с дивана, Лиза.

Паша отошел к окну.

— Вы, — Любовь Давыдовна задохнулась, показала на Пашу и немного помолчала. — Вы похитили у меня этого человека, которого я знаю годы.

— Возьмите его, — сказала Лиза, — забирайте.

Паша тяжело передохнул.

— Павел, иди, — крикнула Любовь Давыдовна.

Паша автоматически открыл чемодан и накидал туда белые и новые костюмы. Он мигом переоделся при полной тишине, за дверью, и вернулся в комнату очень бледный.

— Так ты уходишь от меня? — спросил он Лизу.

Она подняла руку и слабо улыбнулась. На одну секунду она стала похожа на царевну, выпускающую лебедей из рукава.

— Будь же проклята, — прохрипел Паша и пошел, легко неся чемодан, за Любовью Давыдовной.

Внизу лестницы он пересчитал деньги в кармане на ощупь и подозвал такси, не оборачиваясь к спутнице своей жизни.

— Вы едете к Теодореску, — сказала она быстро, — так имейте в виду, что она уехала вчера в Монте-Карло по контракту.

— Не ваше дело, куда я еду, — ответил Паша, подавая ей кремовую перчатку через дверцу такси.

Потом он дверцу захлопнул.

Стрелок присел к столу и рассказал свою историю. Дело происходило на кухне, где хозяйка квартиры, Неонила Сергеевна, мыла посуду после ужина и где на кончике стола спешно закусывала ее младшая сестра, забежавшая на минутку с нею посоветоваться. Стрелок помешал беседе двух сестер, но он носил очень известную по учебникам истории фамилию, у него был умирающий от голода вид, смягченный томностью и кроткой усмешкой, и сестры пожалели его.

Было слышно, как в комнате, по левую сторону коридора, девочка Неонилы Сергеевны, Кира, вызывающе звонко учит французскую грамматику, а направо муж-специалист на заводе рассказывает нарочно оглушительно своему приятелю, Черепашкину Осипу, о всех стрелках, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни. Доносилось следующее: