Марк Галлай - Полоса точного приземления

По дороге говорили мало. Марат чувствовал себя выжатым лимоном («Такой же выжатый и такой же кислый», - подумал он, когда ему самому пришло в голову это сравнение). Недавний подъем душевных сил сменился вялостью, апатией… Шумов понимал - он всегда понимал! - состояние Марата и тоже говорил мало. И все - не о том. Поинтересовался, сколько километров набегала литвиновская машина, какие были дефекты, посетовал на качество продукции нашей автомобильной промышленности («Моторы и ходовую часть научились делать, но мелочи - всякие там ручки, кнопки, антенны - без конца летят!»). Высказал свое, впрочем, отнюдь не оригинальное мнение о нашем автомобильном сервисе. Время от времени оглядывался: «Как там мой? Едет?» Но оснований для опасений не возникало - большая черная машина с центральной желтой фарой перед радиатором и с вертикально торчащим над крышей штырем радиотелефона шла вплотную, будто приклеенная, за ними. Ездить водитель Шумова умел…

По дуге Воробьевского шоссе ехали молча. И только когда прибыли на место, вышли из автомобиля, постояли минуту-другую, любуясь давно знакомой и все-таки каждый раз открывающей что-то новое панорамой Москвы, Шумов положил руку Литвинову на плечо и тихо сказал:

- Молодец!

- Чем же? - спросил, усмехнувшись, Марат.

- Тем, что через себя переступил… Представляю, каково тебе было снова в эту кашу лезть…

Литвинов уже открыл было рот, чтобы вернуться в свой привычный облик непробиваемого оптимиста и бодро произнести что-нибудь вроде: «А чего там! От меня все, эти психологические нюансы отскакивают…», но неожиданно для самого себя сказал совсем другое:

- Да, Лева, особого наслаждения от этого я, прямо скажем, не испытал… Но очень уж нужно было! Иначе такой камень…

Он дотронулся рукой до той пуговицы своего двубортного кожаного пальто, под которой предположительно остался бы лежать упомянутый им камень, и продолжил:

- Я все надеялся, что кто-то другой все это скажет. Обойдется без меня… Но совещание вроде бы уже к концу идет… И вдруг подумал, что лучше меня положение вещей вряд ли кто представляет…

- Ну, не такие уж мы все бестолковые, - усмехнулся Шумов. - Идея спихнуть станцию, какая есть, так и так не прошла бы.

- Не в том дело. Какие бы ни были толковые, а полетал-то с этой штукой больше всех - я. Выходит, с меня первый спрос! На сегодняшний день, во всяком случае… Перед этим весь мой личный гонор… Понял?

- Как-нибудь! - ответил Шумов. - Как в кабинет к Вавилову вошел - так по твоей физиономии сразу понял.

- А что, какая была физиономия?

- Ну, такая… Вроде бы - готовность к восхождению на костер.

- Усматриваешь во мне сходство с Жанной д'Арк?

- Точно. Только без коня. И без лат.

На этом разбор мотивов действий Литвинова и закончился. И без того в такой развернутый самоанализ Марат ударился едва ли не впервые в жизни.

В сгустившейся зимней дымке появились светлые точки загоревшихся огней. Зажглись мощные светильники на мачтах вокруг Большой спортивной арены в Лужниках.

Литвинов и Шумов стояли молча. Думали о чем-то своем.

А может быть, - об одном и том же. У старых друзей это случается…

Прошла зима, весна, наступило лето - в тот год необычно жаркое. Откуда-то с юго-запада навалился на город мощный, сухой, прогретый до тридцати с лишним градусов антициклон. Люди парились, стояли в очередях за квасом и прохладительными напитками, дружно негодовали на синоптиков, с бесстрастностью жрецов вещавших, что «в ближайшие дни изменений погоды не предвидится», туалеты лиц обоего пола и любого возраста достигли почти пляжного уровня. Жара!.. Нигде, даже за городом, не было от нее спасения.

Первый вылет нового большого транспортного самолета - того самого, к испытаниям которого давно готовился Литвинов, - был назначен на семь часов утра. Все-таки хоть немного попрохладнее. От этого и людям полегче и двигатели полную тягу выдадут.

Огромная машина стояла на рулежной полосе метрах в сорока от взлетной. Когда-то, когда конструкторское бюро Олега Константиновича Антонова впервые выпустило самолет с очень емким, непривычно раздутым фюзеляжем, аэродромные остряки нарекли его «пузатым». Сегодня такие машины строят во всем мире и именуют соответственно более изящно: широкофюзеляжными. Старая истина: непривычное забавно - привычное красиво.

С длинного, раскинувшегося на добрую полусотню метров, крыла на узких, как заточенные ножи, пилонах свисало шесть похожих на здоровенные бочки двигателей.

Все части самолета - крыло, фюзеляж, хвостовое оперение - были настолько гармоничны, что издали он не казался таким уж огромным. Но стоило подъехать к нему поближе, убедиться, что, скажем, каждое колесо шасси превосходит по высоте легковую автомашину, - и истинные размеры самолета («Неужели эта громада поднимется в воздух?!») делались очевидными. Так грандиозность горы видится яснее всего у ее подножия.

Целый месяц множество людей готовили самолет к первому полету: измеряли его, центровали, нивелировали, проверяли работу электрической, гидравлической и прочих систем, гоняли на разных режимах двигатели, тарировали приборы… Это было похоже на подготовку к старту космической ракеты: сначала она облеплена множеством копошащихся на фермах обслуживания людей, потом их делается все меньше - сделавшие свое дело уходят со стартовой позиции, и, наконец, за полчаса до назначенного времени старта уходит с площадки в бункер последняя маленькая группа руководителей пуска. И ракета с укрепленным на ее верхушке космическим кораблем остается одна - в белом инее на охлажденных боках, в облаках вырывающегося из дренажных клапанов кислорода. Техника готова к работе - людей рядом не видно.

Примерно то же самое, - правда, без инея и паров кислорода - происходило с готовящимся к первому вылету самолетом. Вчера, накануне вылета, к нему допускался уже только штатный технический экипаж. Вчера же Аня Малинина проверила герметичность всех систем воздушных приборов и сделала запись об этом на листе готовности самолета. Двигатели были тщательно осмотрены, после чего бортовой инженер самолета в присутствии специально приглашенного для такого случая Плоткина поочередно - «в последний раз» - отгонял их. На втором двигателе придирчивый Плоткин нашел чуть великоватыми обороты холостого хода.

- Можно, конечно, и так, - сказал он. - Но лучше…

- Будем делать как лучше. Давай, Яша, подрегулируй, - решительно постановил ведущий инженер Калугин.

Подрегулировали. Больше на машине делать было нечего. Все пребывало в полном ажуре.

…Литвинов и весь летный экипаж приехали на аэродром заранее. Приехали на микроавтобусе, который послал за ними начальник базы («Нечего вам сегодня на своих «Антилопах-Гну» баранку крутить!»).