Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

— А все-таки, мам, усталая женщина — это не женщина!

Весь следующий день Поленька никуда не выходила из дому, помогала матери по хозяйству или просто, закутавшись в халат, глядела на пляшущий огонь.

Мать окликала ее несколько раз:

— Пошла бы воздухом подышала!

Поленька смеялась в ответ:

— Нет, мам. Воздухом я надышалась. Мне дома хорошо.

Ей казалось, что так отдыхать и наслаждаться покоем можно до бесконечности; но уже на следующее утро проснулась в тревоге. Чувство неуверенности постепенно охватывало ее. Она привыкла к тому, что ее куда-то брали, куда-то направляли, за нее думали, за нее решали. Теперь же получалось так, что никто ее не ждал и не звал, вроде бы дали отдохнуть, а отдых сделался хуже наказания.

Вечером прибежала Ленка Широкова, с которой были на окопах, выложила местные новости. Узнала, кто погиб, кто эвакуировался, кто на месте. Рассказала про концерт в клубе. Выступал рыжий толстый артист, читал монолог Чацкого, отрывки из Толстого и басни. А артисточка тонкая черненькая пела про войну.

— Чего же не позвала, злыдня? — шутя посетовала Поленька.

— А-а?.. — не нашлась Широкова. — Во! Пойдем к Селиверстовой Зинке, спросим. Может, артисты не уехали.

Они прошли через площадь и Поленьке показалось, что городок заметно опустел. Она вспомнила уходивших солдат. Только у школы и еще в двух местах остались орудия.

— Куда ушли? — тревожно спросила она. — На запад? На восток?

— К Семеновскому лесу, — ответила Широкова.

— Там развилка. Можно вправо и влево.

— А я, знаешь, — сказала Широкова, не поняв, — целыми днями сплю. Только к вечеру оживаю. Надорвалась, что ли? Как муха сонная, покуда солнце не зайдет. А ты?

Поленька не ответила, да и нужда отпала. Дошли. Представляла она Зинку весьма туманно, та была старше на три года, в молодости срок громадный. Но война перемешала сроки. Селиверстова встретила девчат объятиями, расцеловала. И однако же Поленьку не покидало чувство, что Зинка смущена их приходом, приглашать в Дом не хочет. Но Ленка Широкова не выразила ни малейшего колебания. Они переступили порог и застыли в изумлении. Впрочем, это только казалось, что застыли. Об оцепенении, охватившем Поленьку, не догадались ни молодые лейтенанты с кубарями, тотчас поднявшиеся при появлении молодых женщин, ни рыжий толстяк, сидевший рядом с хрупкой черноволосой дамой. Дама, пожалуй, меньше всех выразила удивление. Рыжий же толстяк восторженно вскинул толстые короткие руки и вскричал:

— У вас здесь что, в каждом доме красавицы? Это просто неприлично, так много красавиц в одном городе быть не должно.

— Почему? — сказала Поленька, проходя к столу, усаживаясь на предложенный стул и улыбаясь так, что ни одна душа не догадывалась о том, что и гости, и стол, и торжество для нее неожиданны, что она скорее согласилась бы исчезнуть, нежели присутствовать здесь. Но после первых слов смущение исчезло, через несколько минут она почувствовала себя так же привычно и уверенно, как дома. Лейтенанты смотрели на нее.

Поленька почему-то была убеждена, что сидевшая напротив артистка будет непременно хохотать, пожимать плечами и показывать манеры. Но артистка сидела грустная, бледная, куталась в платок и зябла, уткнув остренький носик в плечо. «Что же она умеет?» — вопрошала Поленька недоверчиво.

Артист попался жутко рыжий. Вначале показался старым и вроде бы много пережившим человеком, а вблизи был молодой, с пушистыми рыжими ресницами, крупным носом и плотно сжатыми губами. Скорее боксер, чем артист. Поленька представляла себе артистов совсем другими. Рыжий пил водку наравне с лейтенантами. Но те не хмелели, только румянец у одного становился гуще. Другой, долговязый, как будто нарзаном баловался. А рыжий на глазах веселел. Поленька то и дело замечала его летучий, устремленный к ней взгляд.

Завели пластинку, но никто не танцевал. Под конец рыжий артист вызвался изобразить сцену. Он представлял, как подвыпивший папаша возвращается домой и не может найти ключ. А чтобы не терять достоинства, спрашивает через дверь у сына уроки. Тут-то Поленька поняла, что артист он настоящий, без подмесу, необычный, талантливый. Поленьку никто бы под ружьем не заставил изображать что-нибудь. Один раз в самодеятельности ей поручили роль пионервожатой. Она ходила на негнущихся ногах, говорила деревянным голосом и чувствовала себя круглой идиоткой. Ей все казалось стыдным и неловким. А этот рыжий, ничуть не смущаясь, прижался головой к двери и переговаривался с воображаемым сыном, стараясь упереться неверными, подгибающимися ногами в землю, спрашивал про задачи, про географию. Кричал:

— А где Африка?

И это было по-настоящему смешно. Лейтенанты просто лежали на столах. Зинка хохотала, вытирая слезы. И артистка тоже смеялась, глядя на рыжего с добрым женским выражением. И видно было, что ей не просто смешно, а она больше всех понимает, что это по-настоящему талантливо.

А за домом была ночь, висели аэростаты и стояли врытые в землю зенитки. Была война. Девчонки смеялись, хотя окна были зашторены непроницаемой для света бумагой от бомбежек. Смеялись лейтенанты, которым предстоял бой. Может, первый, может, последний. Не смеялся только артист. Но он сейчас был главным событием. Поленька понимала, что завтра все изменится, на улице он, скорее всего, станет беспомощным, обыкновенным человеком, а главными будут эти молчаливые лейтенанты. Но сейчас время как будто сместилось.

«Нет, мы победим, мы точно победим, — думала Поленька, следя смеющимися глазами за артистом. — Если мы можем смеяться сейчас, значит, мы победим… Мы победим! Если бы не могли, не смеялись бы сейчас. Нет, остановим!.. — продолжала она свой лихорадочный монолог. — Остановим и победим! Мы остановим вас… остановим и победим!..»

— Радио включено? А вдруг тревога? — спросила артисточка. Спросила тихо, обращаясь к Зине, но все услышали.

— Как приказано, — ответила Зина так же тихо, но это опять все услышали. — Круглые сутки включено.

— Нас раньше вызовут, — улыбнувшись, сказал румяный лейтенант, глядя на Поленьку и обращаясь главным образом к ней, хотя она никаких вопросов не задавала. — Так что будьте спокойны.

В это время в дверь постучали. Неразговорчивый долговязый лейтенант поднялся, как раскрученная пружина. Поленька подивилась: сколько силы было в одном этом движении. Вернувшись, долговязый позвал товарища.

— Тревога?! — спросила Ленка, побледнев.

— Это для нас, — коротко обронил долговязый.

Румяный чернобровый лейтенант бросил на Поленьку отчаянный взгляд, который означал, что, если бы не служба, он свернул бы для нее целые горы и сожалеет, что нету гор, а есть война.

Ни улыбкой, ни единым движением Поленька не отозвалась на этот призывный взгляд. Лейтенант ей надоел порядком, больше импонировало спокойное внимание долговязого. Она каким-то чутьем угадывала, что за страстным призывом ничего не кроется. «Будь здоров, — подумала она, бросив на румяного лейтенанта безмятежный взгляд, потому что ничего другого не оставалось. — Ступай и успокойся. Все равно ничего не выйдет».