Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Самый младший из Вихляевых, трехлетний Витек, крутился вокруг Поленьки, терся головой об ее колени, соображая, что бы такое выдать про старшего брата.

— У него лемень, — объявил он как бы между прочим, уткнувшись русой головой в угол стола, не глядя на Поленьку, но явно ей адресуя эти слова.

— Будет тебе, — с добрым выражением на лице, изображая, однако, досаду, сказала мать Вихляя. Ей никак не удавалось казаться строгой, как она хотела. Вместо этого чувствовалось, что она гордится сыном, безмерно рада за старшего. И этой радостью готова поделиться с Поленькой, с соседями, со всем миром. — Расспрашивал, про всех расспрашивал! — обратилась она к Поленьке. — И вашим привет послал.

Поленьке показалось, что мать Вихляя, замолкнув, как будто дыхание перехватило, подумала, что Поленька едва не пришла к ним в дом и все бы тогда в их жизни повернулось по-другому. По крайней мере, сама-то Поленька именно об этом и подумала.

— У него ливорвер, — сказал Витек.

— Это надо же! — в сердцах отмахнулась мать, но видно было, что она радуется вниманию и сообразительности младшего. — Вот так, — продолжала она. — Все замечает! Как Сережа. Тот в пять лет буквы знал.

Чего только не наслушалась Поленька про Вихляя, хоть визит ее был коротким, стремительным, насколько позволяли приличия. Не помня себя, очутилась она на улице, а в памяти продолжали звучать слова, сказанные про Сергея: уж он чуткий, внимательный, честный, заботливый. И буквы знал, оказывается. Поленька под конец совсем расстроилась и шла вдоль улицы с нежным, гнетущим ощущением, что упустила нечто значительное в своей жизни.

Она вновь и вновь вспоминала о внезапном появлении Вихляя, и что-то подсказывало ей, что чудо чудом, однако должно же быть и какое-то объяснение. Для нее оно заключалось в том, что Вихляй должен находиться где-то рядом по делам службы. Потому как не станут же его посылать на несколько часов в родные места без всякой связи с делами. Уверившись в этом, Поленька внушила себе, что он так же внезапно может появиться вновь.

Иногда она спрашивала себя: зачем это бессмысленное ожидание, зачем эта вспыхнувшая жажда видеть человека, которого она отвергла. И тут же отвечала себе, что не ждет ничего от встреч и, не будь войны, она бы и глаз не подняла на Вихляя. Да и сам он разве прибежал бы к ней за полночь, не добравшись до родных. Но война все переменила, сблизила людей. И ей просто нужно увидеть еще раз не того, прежнего ухажера, а совершенно нового человека, который пришел с войны, вернее, вернулся на миг и уйдет туда опять. Она верила почему-то, что он так же хорошо будет воевать дальше, что превратности войны его минуют, что ему на роду написано, счастливой звездой указано дружить с удачей. Он оказался исключительно везучим человеком. И это везение сопутствовало ему давно, просто не проявлялось раньше так ярко и не замечалось.

«Мужчина должен быть везучим!» — думала Поленька с беспощадностью и неизвестно откуда взявшейся решимостью, принимая решимость и беспощадность за ту мудрость, которой жизнь оделяет не многих, а лишь самых умных, самых проницательных.

Когда ее одолевали сомнения и вспоминались похоронки, пришедшие в дома соседей, она опять думала об удачливости Сергея, молилась за эту удачливость и вспоминала отца, который отвоевал первую мировую, гражданскую и теперь «ломал», как он однажды выразился, третью войну.

Размышляя таким образом, Поленька стала с опаской относиться к приходу матери, потому что боялась, как бы в это время не появился Вихляй. Ее напряжение было настолько велико, что она совсем не чувствовала себя усталой после смены, шутила, смеялась, когда приходила мать.

— Эх, жизнь наша!.. — говорила она весело.

— Что это ты больно прихорашиваешься? — с подозрительностью спрашивала мать.

— Может, наголо мне постричься? — говорила Поленька, расчесывая волосы, любуясь ими и раздражаясь на мать. — А то возьми вон ножницы, остриги, как овцу у Кутаховых.

Она смеялась, мать отмалчивалась, но мира не было.

Во время таких визитов Поленька становилась дерганой, нервной, грубой и ничего не могла с собой поделать, хотя видела, что мать несколько раз уходила в слезах.

В конце концов Поленька все-таки пересилила себя и перестала ждать Вихляя, постепенно возвращаясь из лихорадочного состояния к нормальному. Но привычка прихорашиваться, одеваться наряднее после смены продержалась еще некоторое время. До того момента, когда так же ночью, так же стуча в стекло появился Вихляй.

Отворила дверь Поленька не спеша, с сознанием собственной силы и неотразимости. Как будто свидание было условлено и только кавалер непростительно задержался. Она успела подумать даже, что чай еще горячий на плите.

— Что случилось? Почему ты не приходил? — говорила она, увлекая его в дом и чувствуя, что находит самые правильные слова.

Изображая веселость и непринужденность, крепко сжимая тонкими пальцами грубую широкую ладонь Вихляя, она угадывала, что нашла правильный тон, что веселость и простота, с какой она провела его в дом, и дают ему то единственное нужное впечатление уюта, которое может создать женщина и чем она сильна. В прошлый его визит она говорила ему такие слова, как «уходи» или «никогда», и боялась в его отсутствие, что они не только слишком много значили для него, но и на нее наложили определенные обязанности. Теперь безошибочным чутьем угадывала, что ничего такого не надо вспоминать и то, что говорила она в прошлый раз, сейчас не имеет значения. Понимала: нет ничего важнее уюта для истерзанного мужского сердца, потому что оно конечно же истерзано, как бы он ни был суров, как бы ни был крепок, как бы ни был готов пожертвовать собой. Потому что война!

Поставив себе целью выглядеть в его глазах хорошей хозяйкой, не позволяя себе думать и загадывать что-либо дальше следующего шага или жеста, она ввела его в дом, помогла снять грубую немнущуюся шинель и повесила, вскинувшись не только руками, но плечами, и грудью, и бедрами, и коленями, приподнявшись на носки, чтобы дотянуться до гвоздя. И, чувствуя, что хороша и что он заметил это ее движение и залюбовался, как она мысленно сама любовалась, Поленька прислонилась к стене и засмеялась:

— Фу, какая тяжелая шинель.

Он сказал:

— В ней я протопал тыщу верст.

Она улыбнулась и провела его в комнату.

Все было готово, так что и придумать лучше нельзя. На ужин сварили картошку. Поленька достала кусок сала и немного соленых огурцов от летнего сбора, рассчитав так, чтобы хватило еще на несколько дней. Пока жарилась с салом картошка, Поленька открыла патефон и завела довоенную пластинку: