Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Молча, рывком он притянул ее к себе. Она даже слегка посопротивлялась, чтобы он не причинил ей боль. Это был другой человек. Видно, он тоже истосковался, перестал, как было в прошлый раз, насмешничать и подсматривать за ней из-под прищуренных ресниц. От насмешки не осталось и следа, он ласкал ее ненасытно, молча.

Хоть и напугал ее трибуналом, а везучесть ему не изменила. Он еще три раза приходил ночевать.

С тревожным и победным чувством ждала его Поленька каждый вечер. Больше всего она теперь боялась писем. Стараясь забыть Павлика, а вернее, меньше чувствовать себя виноватой, она беспрерывно сравнивала его с Вихляем. И все-таки, чувствуя вину, с особой остротой наслаждалась близостью Сергея, его взглядами, для которых не пропадало ни одного жеста, ни одного движения. Обнаженная коленка, расстегнутая кофточка — все приобретало особый, полный тайны смысл. И она ласкалась к нему до тех пор, пока ощущение вины не проходило само собой.

— До чего прекрасна женщина! — говорил Вихляй, любуясь Поленькой.

А она, чувствуя его взгляд, надевала рубашку, нарочно разорванную на боку, чтобы видно было красивое бедро и талию. Или вдруг забывала одернуть наспех надетую юбку и, заголив ногу с черной полоской трусиков, бежала, будто бы второпях, заваривать утренний чай.

Перед Павликом такие штуки оказывались бесполезными. Мир его был прост и прям, как свежевыструганная доска. У Поленьки сохранилось чувство, что она разонравилась ему в последнее время из-за своих выдумок и приставаний. А суть заключалась в том, что она не выносила безразличия. Зато Вихляй делал то, что она хотела, будто знал все наперед: стоило ей взглянуть, и он уже подходил к ней, целовал, с силой приближая к себе, хоть ближе было некуда.

Теперь, когда между ними все было решено, потеряло смысл таиться и скрывать свои отношения. Один раз они даже появились на почте вместе. Поленька получила посылку для матери. И как ни были люди озабочены, как ни были потрясены войной, заметили и осудили. Сперва было видно по взглядам, по недоумению. Поленька выдержала. Она и не подозревала в себе такой твердости духа. Ей — нежной, прекрасной, милой, привыкшей лишь к добрым пожеланиям и добрым словам посторонних, скрытой и явной зависти, которая опять-таки говорила о том, как она прекрасна и мила, ей пришлось переносить косые, осуждающие взгляды.

Она была покороблена. Чувство обиды быстро возникло и разрослось как снежный ком. Откуда было знать людям, увидевшим их вместе один лишь раз, каковы их отношения, случайны ли встречи? А может, это любовь вечная и единственная, ради которой люди живут на свете? Никто, к возмущению Поленьки, не пожелал вникать и думать так, как хотелось ей. Вокруг образовалась пустота. Однако в характере ее оказалось больше твердости, чем Поленька предполагала. Она живо нашлась что ответить соседке Свиридовой. Встретившись на другой день после их появления на почте, та закричала, шамкая беззубым ртом:

— Паршивка! Твой солдат воюет, а ты чем занимаисси?.. Знаем, он давно ходит к тебе…

Поленька с достоинством произнесла:

— Не помню, чтобы мы с вами состояли в родстве, Мавра Лукинична. Какое вам дело?

Сказала и сама удивилась своей находчивости, а главное, спокойствию, с которым стала говорить. Может, оттого, что она ждала, или так вышло, что первым человеком, заговорившим с ней об этом, была старуха Лукинична, на которую Поленька с детских лет смотрела с чувством превосходства, но факт оставался фактом, ровное, почти цепенящее спокойствие овладело ею.

— Зачем родство? — закричала Мавра Лукинична. Запрятанные в морщинках глаза ее горели нешуточным гневом. — Бесстыдство это, вот о чем говори. Родство! Твой солдат воюет, а ты?

— Я выхожу замуж за Сережу, — настаивала Поленька.

— Это при живом муже?

— С Павликом мы разведемся, — Поленька все еще не теряла достоинства. — Это решено.

Мавра всплеснула руками:

— Разведется она! Гляди! А знаешь ты, где он теперь? Может, его убивают в эту минуту? Может, он в бой идет! А она «разведемся». Паскуда!

Обидней всего было, что это говорила Мавра, которая твердила перед войной, нельзя было мимо пройти: «Ах, голубонька! Ах, красавица! Ягодка наша!» Теперь никто не хотел Поленьку понять. Она чувствовала, как горячий туман ожег лицо, глаза наполнились слезами. Мавра Лукинична задрожала, стала еле видимой. Но последние слова старухи дали Поленьке новый повод для возражений, а вместе с ним силы.

— Если кто и был в бою, так это Сергей, между прочим. Он и немцев бил, и против танков сражался! За что вы его?

Уж какие слова подобрала Поленька, аж сама оделась росным холодом. Но лицо Мавры Лукиничны оставалось каменным.

— С Сереги другой спрос, он мужик. Но ты-то! Ты должна блюсти себя! Дом свой! Кто же, окромя женщины…

Поленька силилась понять, пробовала войти в положение Мавры Лукиничны, увидеть, откуда берется жестокость в ее словах. И не могла. Ей казалось, что, если бы Мавра или вместо нее любой другой человек узнал, как они с Сергеем любят друг друга, нападки прекратились, все бы расступились в благоговейном трепете, склонясь перед силой любви. Так, или примерно так, думала Поленька, дрожа от обиды, гнева, непонимания.

— Я люблю его, — сказала она, полагая, что доверяет Мавре Лукиничне самое сокровенное, хотя эта старуха с горящими глазами, в какой-то обтрепавшейся до лохмотьев поддевке не стоит доверия. Можно было в конце концов использовать и этот последний, самый главный аргумент. — Люблю! — повторила Поленька и даже задрожала от сознания собственного благородства. Глаза наполнились слезами, теперь их можно было не сдерживать.

Но старуха Свиридова, вместо того чтобы поклониться и тихо уйти, затрясла клюкой.

— Любишь? — прошамкала она. — Когда Павел был рядом, про всякое такое не думала? Тогда бы язык не повернулся сказать? У-у… бесстыжая!

Поленька отшатнулась, с удивлением ощущая: вот стоит она, маленькая женщина, на дороге под высоким небом, рядом старуха: обе они, пришибленные, придавленные небом, нестерпимой ясностью дня, кричат, не понимая друг друга.

Но эта растерянность длилась недолго. Поленька не знала себя. Ходила она тише воды, ниже травы, на самом же деле в ней жила дикая, буйная энергия, неостановимая решимость. Решимость возникала всегда неожиданно, внезапно, когда силы оказывались на исходе. А на деле этой решимости в хрупком девичьем теле хватило бы на десятерых мужиков. Решимость эта не помогала, а чаще мешала ей. Она пробилась наружу — и Поленька решила выйти замуж вопреки здравому смыслу и советам родственников. Никто не знал, что Павлик перед женитьбой заколебался в последние дни, встретив кругом несогласие. Она же такой концерт закатила ему за эти самые колебания, что он оказался кругом виноват. И в том, что колебался, и в том, что замуж взял.