Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Теперь эта решимость помогла удержать Вихляя. А уступать Сережу, мягкого, сильного, нежного, страстного, уступить его она не собиралась, пусть бы даже тысяча старух выстроилась вдоль улицы.

Решимость приходила к ней помимо воли и разума, в безвыходном положении, когда иные возможности оказывались исчерпанными. Это наступало как наваждение. Поняв, что с Маврой Лукиничной говорить бесполезно, Поленька ощутила внутренний толчок, выпрямилась, глаза ее заблистали гневом. Сдержав крик, она прошептала внятно:

— Пошла ты, старая…

Но пошла сама, а старуха Свиридова так и осталась стоять, опершись на клюку.

Это были самые тяжелые дни в ее жизни. Надо же, сколько можно наворочать за три дня. Все будто сговорились ее доконать. У Сергея тоже начались дома неприятности. Поленька избегала его родственников, представив однажды, как они, должно быть, воспринимают ее теперь: пришла, мол, скромненько справиться о Сереже, а потом увела.

Больше всего Поленька боялась прихода матери. Готовилась, обдумывала слова. Но как ни готовилась, как ни побеждала ее в мысленных спорах десятки раз на дню, как ни внушала себе сознание своей правоты — растерялась, увидев мать. Решила первой не заводить разговор и встретила радушно; затопила печь, накрыла чай. Мать помогала, ни словом не обмолвившись о цели прихода. И когда Поленька успокоилась, спросила ровным голосом, глядя на огонь в печи:

— Тебе нечего сказать мне, доченька?

С матерью Поленька не стала говорить про любовь. Мать с самого начала была против ее замужества, Павлика не любила. Поленька, не задумываясь и на два слова вперед, заговорила про грубость и невнимательность Павлика, про свои обиды, которые казались теперь больше и значительнее, чем раньше. Ей ничего не стоило переложить в свою пользу те ссоры, в которых она раньше винилась и признавалась сама.

Рассказывая так, Поленька боялась, что мать скажет, как Лукинична: мол, был бы муж, и она не стала бы заводить шашни с Вихляем. Ей хотелось сказать о главном. Но мать возразила иначе.

— С Павликом вы жили плохо, знаю, — произнесла она, как бы раздумывая. — Но не время сейчас…

Молчание было долгим.

Тогда как матери казалось, что с дочерью происходят благотворные перемены, Поленька думала о другом.

Если бы обе знали, насколько бесполезен разговор, они бы тотчас его оставили и заговорили бы о дровах, о карточках, о хлебе, об эвакуации, сроки которой грозно приближались. Они должны были с упорством говорить именно об этом, как люди родные, связанные не только зовом крови, но и общей бедой. Однако ни мать, ни дочь не понимали бесполезности разговора и продолжали беседовать тихо, вполголоса, но внутренне охлаждаясь и ожесточаясь.

— Имею я право на счастье? — тихо спросила Поленька.

— А он?

— Мама…

На этот раз молчание было короче, а тон матери жестче.

— Об этом многие знают.

— Ну и пусть знают!

— Могут рассказать Павлику.

— Пусть! Я сама расскажу! — выкрикнула Поленька, ощутив толчок и чувствуя, как гнев заливает лицо, закипает в глазах и подступает та самая ее решимость. — Я напишу ему! — продолжала Поленька, не слушая мать.

Она не могла потом восстановить, как они дошли до того, что стали кричать друг на друга. Поленька помнила только спутанные волосы на лице матери и ее вопль:

— Не делай этого!!!

После ухода матери Поленька продержалась недолго, упала на диван, стукнувшись коленями о крашеные доски пола, и разрыдалась так, что за стенами было слышно, и проходившие мимо люди оборачивались, глядя на дом и замедляя шаг. Поленьке казалось, что весь мир топчет ее, гонит прочь, отрывает от любимого человека. Вспомнив о нем, Поленька очнулась так же внезапно, как начала рыдать, выпила воды, промыла чаем глаза и принялась ждать. Перед самым приходом Сергея успела подкрасить щеки и напудрить нос. И как повелось, кинулась к нему и застыла на крыльце, уткнув лицо в шинель.

Они с Сергеем совсем обезумели. Не было клятв, которых они не давали друг другу, не было нежностей, которыми он бы не одарил ее. И тем больше дарил, чем больше она заверяла, что он единственный… без него жить она не будет… либо все, либо ничего.

— Надо как-то решать, — говорила она в редкие спокойные минуты. — Надо что-то делать. Иначе меня погубят, меня здесь погубят. Уже меня ненавидят. Рассказывала я про соседку Свиридову? Если все останется по-прежнему, мне просто не выдержать.

Она сознавала, что в таком откровении было немного униженности, и вместе с тем не могла не говорить, так как видела, что рушится все вокруг. Ей казалось, что Сергей понимает. В нем, в любви его черпала она уверенность, счастье, силы, чтобы противостоять натиску отчаяния. Сергей, видно, в самом деле думал так же, потому что соглашался и был особенно нежен.

В этом угаре они пошли в загс с намерением расторгнуть брак с Павликом и зарегистрировать новый. Перед этим Поленька написала Павлику спокойное разумное письмо, в котором благодарила его, но сообщала, что любит другого, что дом она оставляет ему, а переберется жить к родителям Сережи Вихляева, заботу о которых считает отныне своим первейшим и кровным делом.

Вместе с Сергеем они опустили письмо. В последний момент Сергей заколебался, произнес: «Давай подумаем». Но Поленька, ощутив знакомый толчок в груди, решительно отвела его руку, задержавшую письмо.

— Может быть, ты меня уже не любишь?

Молчание было ответом. Но его глаза раскрылись от нежности. И это было красноречивее всяких слов.

Она бросила письмо в синий железный ящик.

Началось путешествие этого клочка бумаги, разделившего Поленькину жизнь на две части: одну маленькую, другую большую и долгую.

Через три дня Вихляй был убит. Убили его на марше, при ночной бомбежке. Судя по числам, Поленька видела этот налет. Жители Сосновки со страхом наблюдали всполохи зенитных разрывов в небе и ответное зловещее зарево земли. А всего за несколько часов до бомбежки она провожала Сергея, давясь слезами и с ужасом чувствуя, что какая-то темная мысль закрепилась в мозгу и объяснить ее невозможно, как невозможно вытолкнуть из сознания самыми горькими рыданиями. Приказ пришел внезапно, когда она забыла о войне, окончательно уверовав в счастливую Сережину звезду. Он примчался на военной машине, вызвал ее с завода. У них ничего не было оговорено, он не знал, куда посылать письма, если Поленька уедет. Поэтому, расставаясь с Вихляем, она твердила одно: «Нет!.. Нет!.. Нет!.. Я буду ждать здесь».

Эвакуация завода началась несколько дней назад сначала тихо, незаметно, потом все быстрей и быстрей. Поленька стояла и рыдала на плече у Сергея среди грохота отъезжавших и подъезжавших машин. Убеждая ее, он говорил одно слово, как будто оправдывался: