Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Выйдя из госпиталя, она часто-часто задышала носом, чтобы прогнать из груди застоявшийся госпитальный воздух. Поленька не знала тогда, что, пройдясь по коридору и вручая раненым подарки, приготовленные на заводе, она была в двух шагах от Павлика.

Смена начиналась в шесть утра. Обычно Поленька вставала в пять, тихо, чтобы не разбудить хозяев, выходила во двор, умывалась там и торопливо выскальзывала на улицу. Привыкла не завтракать, потому что это никогда не удавалось: электроплиткой пользоваться было нельзя, а разводить приспособленную во дворе печку, вырытую в земле, не хотелось, да и времени не хватало.

Вместе с ней бежала на трамвайную остановку соседка Нина Петровна с двухлетней дочкой. Девочку несли попеременно. В сущности, Нина Петровна была не соседкой, они как бы сроднились. Жили вместе в маленькой комнате с серыми стенами. Хозяева, милые добрые люди, теснились рядом, за перегородкой. Несмотря на тесноту, жили дружно, и сама теснота воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Лишь много лет спустя, вспоминая хозяев, Раечку, казавшуюся пожилой, а на самом деле не достигшую и сорока лет, ее мужа, молчаливого исполнительного инвалида с поврежденной от рождения рукой, вспоминая их безропотность, терпение, иногда неподдельное радушие, Поленька поражалась — ведь хозяевам приходилось несладко.

С Ниной Петровной у нее сложились самые близкие отношения, они вместе начали работать на «Сельмаше». Поленька, как и Нина Петровна, сперва была в механическом, а потом обеих перевели в ОТК.

Каждое утро, отправляясь на работу, Нина Петровна нервничала, расстраивалась, потому что двухлетняя Наташка начинала плакать, едва выходили на улицу. Понимала кроха, что ей грозит новый поход в ясли. Пока шли к остановке, ехали на трамвае, Наташка плакала все сильней и сильней, твердила без конца: «Амой… амой…» В яслях сестрам уже приходилось отрывать ее от матери, а крик стоял такой, что Поленька первое время плакала, готова была сама остаться с ребенком и удивлялась, почему Нина Петровна не совершит какого-нибудь безумства. Уж о своем ребенке Поленька не так бы позаботилась.

Когда они покидали ясли, Нина Петровна с бледным лицом, с бледными губами казалась даже в солнечное утро выходцем с того света. Они втискивались в другой трамвай, чтобы попасть на «Сельмаш», иногда висели на подножках. Нина Петровна всю дорогу молчала. Но Поленька уже забывала о ней, с любопытством оглядывала улицы: люди в незнакомом обличье, обнесенные глиняными загородками — дувалами дворы, зеленые абрикосовые деревья — все интересовало ее. Оранжевые огоньки спелых абрикосов радовали ее, как будто предвещали добрую перемену.

Глядя на тонкий профиль Нины Петровны, спадающую черную прядь красивых волос, Поленька иногда удивлялась, как у такой молодой женщины может быть четверо детей. Кроме дочки еще трое мальчишек. Те были в детском доме, и Нина Петровна раз в месяц ездила их навещать. О муже Поленька не спрашивала, одно время даже думала, что его нет, но потом выяснилось, что муж на фронте, но уже почти полгода ни писем, ни похоронки, ничего другого, пропал без вести. А Нина Петровна боится писать и выяснять.

Трамвай дребезжал и скрипел, но бежал ходко и останавливался прямо у проходной.

— Я все уговариваю себя, что это не самое страшное, но что же может быть страшней? — сказала однажды Нина Петровна, очевидно продолжая думать о Наташке после отчаянного расставания в яслях. — Чтобы вот так, каждый день мучить ребенка? Я знаю, я не права, но сердце у меня когда-нибудь разорвется.

Ответить было нечем, и Поленька слушала молча. У проходной они попали в общий поток серых, усталых, угрюмых людей. Сводки с фронта приходили малоутешительные. Немцы захватили Крым, из последних сил держался Севастополь. Поленька почему-то была уверена, что немцам его не взять. Не отдали же Москву. Но все равно было тревожно на душе. Не столько тяжелые смены и сверхурочная работа, сколько эти грозные, безжалостные сводки изматывали людей.

Пробежав заводской двор, они вошли в раздевалку, как всегда торопливо переоделись. Утро было холодным, но к полудню жара начинала давить невыносимо. Поэтому Поленька быстро, привычно сняла платье, рубашку и надела прямо на голое тело старенький сатиновый халат. Пуговиц не хватало, и она подвязывала халат сперва веревкой, потом кушаком, наконец додумалась до английских булавок.

Рядом переодевалась и была уже готова Сима, девушка маленького роста, лет семнадцати, работавшая в самом тяжком пекле — на мойке. Поленька не то чтобы любила Симу, они и двух слов за день не говорили друг другу, но ей было всегда приятно встречать эту щупленькую, никогда не унывающую девушку.

Сима уходила от немцев с толпами беженцев из-под самого Бреста. Можно было догадываться, сколько она хлебнула горя, но Поленька никогда не видела ее плачущей или хмурой. В пару и чаду мойки, надев большой, не по росту, кожаный фартук, склонив головку со стрижеными, прилипшими к вискам волосенками, она так ловко управлялась со щетками, так хорошо, добросовестно отмывала гильзы, что нельзя было ни к чему придраться. Притом выполняла по две нормы. Не падала духом, а, наоборот, поддерживала других; в получку охотно давала взаймы, так как зарабатывала больше многих.

Засыпала моментально, свернувшись калачиком, бросив на цементный пол какие-то тряпки или прямо на земле, в тени деревьев. Просыпалась так же легко, бесшумно и через мгновение глядела осмысленными, широко раскрытыми глазами, точно ждала новых указаний и боялась опоздать.

— Слышала, сдали Севастополь? — сказала она коротко, взглянув на Поленьку.

Поленька замерла от ужаса, глядя на Симу.

В цехе, куда она вошла, уже стояли доставленные из механического цеха тускло поблескивающие штабеля снарядных гильз. Значит, в ночную смену завод работал нормально.

Весь штабель Поленька излазила до обеда, тщательно проверяя на выбор тепловатые, маслянистые болванки. Замеряла размеры, высматривала с лампочкой, нет ли внутри трещин, пузырей.

Первое время, когда завод перешел на выпуск новой продукции, часто не ладилось. Обнаружив брак, Поленька отправляла штабель обратно в механический, где контролеры проверяли уже все снаряды до единого. Теперь, месяц спустя, производство отладили и брак случался редко.

Из механического снарядные гильзы шли на мойку — тесное неудобное помещение, всегда темное и полное пара. Там вместе с другими женщинами и орудовала Сима. После мойки Поленька опять вместе с Ниной Петровной проверяла штабеля. Тщательно вымытые снаряды шли в цех окраски. Их красили внутри черным лаком, и для работниц ОТК опять начиналось хождение по горам металла, отсвечивающего тусклым спокойно-грозным светом.