Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

— Слушай! А замечаешь, как интересен Восток? Откуда необыкновенное волнение, когда вижу эти побелевшие на солнце дувалы, эту пыль с колючками… зелень ореховых деревьев, которая укрывает дворы от палящего солнца. Волнуюсь, как будто сама или предки мои жили здесь давным-давно. Вот копаюсь в памяти и ничего не могу вспомнить. Всю жизнь прожила на Псковщине, на Синей речке.

Поленька глядела на Нину Петровну, радуясь наступившему пробуждению. Она второй раз проехала мимо Пересветовой и, как ни собиралась развлечься, добралась до самых яслей.

Долго стучались в дверь, сперва Нина Петровна, затем Поленька. Наконец открыла пожилая няня.

— Наташа моя… — выговорила Нина Петровна, задержав дыхание, чтобы не шуметь. — Наташа…

Пожилая няня оглядела сперва Поленьку, потом мать и сказала негромким глуховатым голосом:

— Да она у тебя помирает. В боксе лежит. В больницу не взяли, безнадежная. На завод звонили, какой-то начальник сказал, что у вас детей много и для работы вы сейчас нужны, извещать не надо.

Нина Петровна оттолкнула няню и побежала в бокс. Поленька бросилась за ней. В маленькой комнате увидели ребенка, вытянувшегося, с белым синеватым личиком.

Остаток ночи, до рассвета, Нина Петровна провела у Наташкиной кровати. Поленька утром предупредила мастера. На заводе всполошились. Вот где она насмотрелась добра, настоящей участливости. С завода ее не то чтобы отпустили, прогнали, наказав помочь Нине Петровне. Девочка по-прежнему была без сознания. Завернув ее в полотенце, они обошли несколько больниц и везде получили отказ. Говорили примерно одно и то же: «Больница забита, а ребенок безнадежен» — и диагноз установили сразу — двухстороннее воспаление легких и дизентерия.

Во время этих бесконечных хождений Поленька иногда брала девочку, и та казалась совсем невесомой. Идти домой к хозяйке с больным заразным ребенком Нина Петровна не решалась. У Раечки самой был мальчик, над которым она тряслась. Понимала это и Поленька.

Остаток дня они провели вместе, бесцельно слоняясь по парку.

С чувством безнадежности Поленька искала выход и не находила его. В последней больнице им тоже отказали, но снабдили пеленками. Да если бы даже взяли в больницу и положили умирать на проходе, в углу или в коридоре, разве это было бы милосерднее? Здесь, на руках у матери, малышка проживет на пять минут дольше. Вот и все милосердие, какое ему, маленькому человечку, можно оказать.

Они обе потеряли счет времени. Нина Петровна уже не выпускала дочку из рук. Поленька, сославшись на головную боль, удалялась в своих бесцельных скитаниях все дальше. Возвращаясь, она видела один и тот же скорбный силуэт женщины, достигшей последних пределов горя, которых возможно достичь человеку. Поленька с болью думала о судьбе этой псковитянки, выросшей на Синей речке, загнанной, вернее, спасенной от нашествия в этом далеком краю и теперь терявшей ребенка. Голова раскалывалась под лучами солнца. Пытаясь унять смятение и боль, пробуя найти точку опоры, Поленька говорила себе, что идет война, где гибнут миллионы людей. И все равно смерть ребенка здесь, в тылу, выглядела, воспринималась страшнее солдатской смерти, непрощенней как-то.

Поленька возвращалась к скамье и уходила вновь. Жизнь и душевное состояние людей, которых она наблюдала, столь разительно отличались от жизни и душевного состояния Нины Петровны, что постепенно в мозгу Поленьки стал намечаться некоторый сдвиг. Она поняла, что Нина Петровна не заметит ее исчезновения, равно как не поймет и не примет любые объяснения. Медленно, неуверенно, но все тверже и решительней Поленька направилась к выходу из парка.

Никогда ей не приходилось бежать так долго, и никогда трамвай не тащился с таким медлительным нудным скрипом.

Не дано было узнать Поленьке, что почувствовала Нина Петровна, увидев ее вместе с Раей, услышав, как та отчитывала и ругала ее, взяла ребенка и заставила ехать домой. Что чувствовала измученная мать, Поленька не знала, но сама в эти минуты, глядя на Раю, мысленно выстроила ей памятник. И этот памятник, не подвластный разрушающему времени, будет стоять, пока она жива.

В тот день, видно, они дошли до какого-то предела, потому что все остальное было возвращением. Нашелся врач, который приходил утром и вечером, несколько раз переливал дочке материнскую кровь, приносил порошки. И Наташка осталась жива. В ясли ее больше не отдавали. Всем миром выходили и всем миром поглядывали, когда она копошилась во дворе вместе с другими ребятами.

С холодного слякотного января стало пробиваться в душе чувство, что война пошла на перевал. В сознании Поленьки это запечатлелось не только сводками, но и каким-то общим настроением у людей, другими песнями.

В прежние времена в компаниях пели «Землянку», по радио больше звучало «Вставай, страна огромная». С этими песнями у Поленьки было связано самое трудное время, когда она утверждала вместе со всеми «мы победим» и со страхом задумывалась над происходящим. Потом пришло другое настроение, зазвучали кругом и другие песни. Поленька любила слушать и пела сама:

Когда звучал припев:

Поленьке хотелось плакать.

С наступлением тепла на базарчиках появилась скорая азиатская зелень, потом пошли арбузы, дыни, виноград. И все это ярко, красочно, под синим небом и ярким солнцем, в тени раскидистых деревьев, над прохладными, разбегающимися арыками. От жары она не страдала, как другие, даже в летнюю пору. А уж долгая бархатная осень была лучше, чем можно вообразить. Иногда Поленьке казалось, что нет ничего прекраснее этого щедрого неба, тепла, этих уютных базарчиков, будто вобравших в своем разноцветье животворную силу южного солнца. Не раз задумывалась она, не остаться ли тут насовсем и после войны? Стараясь не думать о Павлике, рассуждала, что кому нужно, те ее найдут. Но едва прошел слух, что часть работниц «Сельмаша» уезжает в освобожденные родные места, через Москву, как Поленька остолбенела, ощутив толчок в груди, и стремглав, размахивая платком, сдернутым с головы, помчалась доказывать свои права. Обежала все комнаты, шуму, крику от нее натерпелись, больная парализованная мать у всех замаячила перед глазами и калека брат, которого никогда не было, — все силы бросила Поленька, чтобы уехать в Москву. Врала лихо, заморочила всем головы. И потом, очнувшись, поняла уже в поезде, что не шумом, не враньем добилась, а все ж таки не пропали зря смены, пересмены, сверхурочные и прочие. У людей, которые решали ее вопрос, было достаточно власти, чтобы задержать ее на заводе, и ни крик, ни призрак несуществующего брата-калеки не помогли бы ей. Доброта и внимание — вот чему она обязана. Размышляя о последних событиях, Поленька вспоминала глаза людей, с которыми говорила, обрывки фраз, усталые лица, усмешки, понимание. Вспомнила с теплотой Нину Петровну, Раечку, ее сухорукого мужа, не представляя еще, не думая, что больше никогда никого из них не увидит.