Александр Ржешевский - Пляж на Эльтигене

Главврач Максудов перечитал письмо, тщательно расписался своим изящным росчерком и понял, что концовка не получилась. Он хотел написать, что должность главврача в таком захолустье, как Няндола, дает некоторые привилегии. Но мысль эта каждый раз срывалась с кончика пера, и он никак не мог перейти к этому важному выводу, свидетельствовавшему, что он доволен жизнью, работой и полон оптимизма в оценке ближайших перспектив. Трудность заключалась в том, что оптимизма он не испытывал, а сказать о нем было крайне важно, так как письмо предназначалось родителям жены. Разлад с женой длился уже больше года, но по странной случайности отношения с ее родителями продолжали оставаться корректными и выжидательно трогательными. Это был единственный мостик, соединявший его с прошлым.

По последним сведениям, жена была в Казани, недалеко от родителей, и Максудов решил в очередном письме намекнуть на возможность своего скорого прибытия. Он собрался было уточнить сроки, но осторожный стук рассеял его мысли. В дверях появилась дежурная медсестра.

— Сергей Васильевич, к вам посетитель, — произнесла она едва слышно.

Максудов посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, каким обычно смотрел на подчиненных. Медицинскую сестру звали Сонечка. Она была кудрява, миловидна, упряма и глупа, по его убеждению, до чрезвычайности. Главным свидетельством верности своих наблюдений Максудов считал то, что Сонечка вздрагивала при каждом его обращении к ней и лепетала что-то невнятное. Зато потом, когда «буря» проходила, в ее глазах загоралось непобедимое упрямство, и она могла твердить одно и то же целыми сутками. Со временем сама Сонечкина миловидность стала раздражать Максудова, и он не упускал случая, чтобы не сделать замечания.

— Я занят! — крикнул он. — Вы не видите, что я занят?

Сонечка с готовностью тряхнула кудряшками.

— Уже говорила, Сергей Васильевич. И она ждет.

— Скажите еще! Или занимайтесь делами вместо меня.

Сонечка вздрогнула от крика; потом в ее глазах загорелся знакомый Максудову враждебный огонек, и она, откинув голову и надменно выпрямившись, произнесла срывающимся голосом:

— Вы должны ее принять, Сергей Васильевич. Это насчет Калмыкова.

Максудов откинулся в кресле и поспешно убрал в ящик наброски письма.

— Просите… Стойте, Васнецова! Если еще раз я увижу, что родственники задерживаются у больных больше положенного часа, я наложу на вас взыскание. Все. Идите.

Максудов расчистил стол, настраиваясь на предстоящий разговор. За последние годы, сколько он помнил, люди поступали совсем не так, как требовалось и как подсказывал здравый смысл. Областные ведомства замучили его из-за истории с Калмыковым. Парень выполнял работу, за которой следил десяток заводов. Казалось бы, столько людей приняло участие в его судьбе, что он должен был давно находиться в лучших клиниках. А что вышло? Ничего. Виноватыми оказались все, и Максудов больше других. Верно, в свое время он проявил твердость, сказав, что Калмыков нетранспортабелен. Теперь шум поутих, и положение не изменилось, если не считать, что ответственность главврача возросла из-за широкой гласности, которую приобрел этот случай.

Заметив, как от двери к столу скользнул темный силуэт женщины, Максудов поднялся и заговорил, с раздражением предупреждая вопросы:

— Его здесь нет. Он попал к нам второго июля, после автомобильной катастрофы. И двадцатого августа…

Максудов запнулся, увидев перед собой огромные, полные ужаса глаза, и произнес скороговоркой визгливо:

— Он жив… Жив! Он в Зарядном. Пять километров по шоссе. Успокойтесь! Впрочем, можете сесть. И задавайте вопросы по порядку. Было плохо. Да! Сейчас лучше. Десять дней без сознания, что же вы хотите? Но он встал, черт возьми. Трудно загадывать дальше завтрашнего дня, но он встал на ноги!

Женщина опустилась на диван, стоявший против окна. Свет от лампы упал на склоненную голову. Максудов присмотрелся внимательнее: короткая стрижка, узкие туфли, юбка выше колен. «Совсем девчонка», — удивленно и почему-то разочарованно подумал он. Приходилось ограничиваться обычной ролью утешителя.

«Девчонка» подняла голову, отвела ладонью прядь волос, упавшую на лицо.

— Расскажите, как это было, — попросила она.

Максудов закурил и замахал рукой, разгоняя дым.

— К сожалению, — заговорил он, кашляя от дыма и одновременно разглядывая девушку, — история весьма заурядная. Две машины столкнулись на полном ходу. Послушайте…

Девушка наконец овладела собой и заговорила с видимым спокойствием:

— Я хочу задать один вопрос. И прошу ответить правдиво и точно… Можно?

За время работы Максудов привык к тысячам подобных обращений. И то волнение, которое незнакомая девушка вкладывала в свои слова как залог полных ответных откровений, было для Максудова привычным и не производило ни малейшего впечатления. Тем не менее он внешне подобрался, прищурил глаза и бросил отрывисто:

— Какой вопрос?

— Что значит «трудно загадывать дальше»? Что будет с ним через месяц, через год? И можно ли помочь?

Максудов присмотрелся внимательнее.

— Прежде всего я должен установить, с кем говорю, — протестующим тоном произнес он. — Вы сестра?

Девушка ответила отрицательно, едва Максудов закончил фразу.

— Во всяком случае, родственница?

Ответа не последовало.

— Кто же вы?

Молчание.

— Кто вы?

— Дайте сигарету, — устало попросила Марина.

Пауза затянулась. Максудов нарушил ее первым.

— Вы… впрочем, понятно, — произнес он. — Надеюсь, что все обойдется хорошо. Но то, что я надеюсь, не значит ровно ничего. И ни один врач не поручится вам за следующий день. Говорю откровенно прежде всего из-за вас. И в такой же степени из-за него. В молодости все мы невосприимчивы к советам. Из-за этого немало страдаем сами, а чаще заставляем страдать других Завтра вы уедете, и вас трудно будет винить. А он останется. Подумайте о нем! Он сказал, что у него нет родственников и близких. Он не сказал про вас. И сделал правильно. Это настоящее мужество, можете мне поверить.

Максудов хотел было произнести удобную для всех случаев жизни фразу о том, что надо обоим тщательно взвесить свои чувства, прежде чем отважиться на какой-либо шаг; но промолчал, рассудив, что и без того сказал достаточно.

Марина закурила, удерживая сигарету дрожащими пальцами. Максудов смотрел на нее с жалостью и любопытством и думал о странных превратностях судьбы, которая непонятным образом связывает человека с человеком, иногда вопреки самым очевидным законам логики и здравого смысла… А иногда столь же непонятным образом их разъединяет. Достаточно бывает легкого дыхания, взгляда, улыбки; зато бессильными оказываются потоки тщательно подобранных красивых слов.