Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

И ещё говорили вольнодумцы, что если бы цмоки были — они бы народ хватали, лапали. И это ересь! Во-первых, преподобный Амброзий тех цмоков заклял, а во-вторых, забыли они, что никогда в те времена не отдавало Лепельское озеро трупов.

А в тот год и вольнодумцы ахнули. Правду гово­рил преподобный. За одну ночь на отмелях тех ящеров, тех цмоков нашли сорок, да половина того качалась на волнах, как плавающие острова. Да на другое утро на­шли ещё немногим меньше половины того, что подохло в первую ночь.

А ещё через ночь всплыл самый большой. Один.

Смолянский лекарь из местного замка милостивой нашей королевы Боны, прослышав, поскакал на то озе­ро, чтобы того дикого и страхообразного зверя увидеть. Мало ему было, архиневерному схизматику, что госпожа едва его спасла от костра, ибо он трупы выкапывал и по­трошил их так, что и Пётр-апостол их потом не узнал бы. И, возможно, много людей таким образом в рай не по­пало. Мало, видимо, если всё же поехал и, несмотря на ужасный смрад, зверей-цмоков тех осмотрел да записал, утешая пустое и праздное своё любопытство.

Ибо это только для того и надо было, дабы знали все, каких цмоков заклял преподобный Амброзий. И если кто хочет знать, каких, тем я, на минутку в записи лекаря заглянув, цмока того опишу, чтобы знали величие нашей мудрой церкви, да вечно будет с нею Господь Бог.

На вид тот цмок был как зверь фока, такой же лоснящийся, в складках, только без шерсти. И серый, как фока. Но длиннее его куда. Ибо длины в нём было семь с половиной логожеских саженей, а если поинте­ресуется немец, то восемь и одна пятая фадена, а если, может, англиец, то сорок девять футов и ещё двадцать два дюйма.

Туловище имели те цмоки широкое и немного сплюснутое, и имели они плавники — не такие, как у ры­бы, а такие же, как у фоки, толстомясые, широкие, но не очень длинные. Шею имели, по туловищу, так тонкую и слишком длинную. А на шее сидела голова, одновре­менно похожая и на голову змеи, и на голову лани.

И, ей-богу, смеялась та голова. Может, просто зубы скалила, а может, — над нашими бедами. И зубы были величиной с конские, но острые, и много их было на та­кую голову аж донельзя.

Глаза огромные, как блюдца, мутно-синие в зелень, остекленевшие. И страшно было смотреть в те глаза, и мурашки по спине, словно Евиного змия увидел, и не по себе как-то, и словно в чём-то виноват.

Лекарю , конечно, страшно было смотреть. Ибо я, Андроник Логофил, случайно тогда пребывавший в Смо­лянах, возле озера того не был. Лекарю можно, а у меня такого покровителя, как у него, нет. Да и не интересовал меня проклятый зверь. Я в вере твёрд и от любопытства лишнего отрекаюсь. Непохвально оно для христианина, любопытство-то.

Потом только узнали мы, над чем смеялся дохлый зверь. Тогда, когда наречённый Христос в Городню зашёл и людей побил, и ксендзов ( исправлено кем-то: «попов». — прим. автора ) с магнатами побил. А явился он за грехи католических ( исправлено кем-то: «православных». — прим. автора ) сыроядцев и особенно за грехи кардинала Лотра ( исправлено кем-то: «митрополита Болвановича». — прим. автора ).

Большущее лежало на берегу и воняло, которое, дьявол его знает, из каких допотопных времен пришло и вот, по неизвестной причине, издохло. Может, потому, что появился человек... Но это мудрствования начались уже. А христианин мудрствовать-то не должен, дабы не убыла вера. И так пришла в упадок она в последние наши времена.

И было в глазах остекленевших, во всём издыхании уродины этой и в смраде какое-то пророчество. Но какое — слабым мозгам человеческим до сих пор не удалось понять.

...И ещё было в тот год страшное и непонятное. Только уж не на земле, а на небе. Возникали где-то далеко озёра и океаны, и замки плыли в облаках, и неизвестные возле них деревья и пасущиеся стада.

Плыли в небе корабли под кровавыми парусами.

И вставали в небе города, так крупно, что жителей можно было узнать в лицо, и один узнал в этом дьяволь­ском городе друга, а за это его затащили в городскую темницу. Потому что, если у тебя уж друзья в таких горо­дах живут, — ясно, что ты за птица.

А то было ещё тогда в Мстиславле. Вышел только день назад из города шляхетский полк на границу. И вот увидели этот полк жители. Идёт по небу. И через не­сколько дней вырезали и выбили этот полк до послед­него человека. Шли Москву бить, а вместо этого Москва их побила. Шли по небу, куда через несколько дней и от­правились. Это, стало быть, Бог знамение подал.

А из Менска в то же время увидели в небе два легио­на, которые, схватившись, сражались так, что ясно было: мало кто останется жив. Можно было рассмотреть дым, сабли, ржущих без звука коней и каноны. О горе вели­кое! О ярость человеческая!

А потом выяснилось: видели сечу наших с татара­ми, теми, которых ещё князь Василий Третий на нас на­вёл. И сражались за Мозырем. А дотуда от Менска почти сто шестьдесят две менских версты, как птице лететь.

И от ужаса, голода, сечей и знамений небесных по­нятно было: наступают последние времена, смерть лютая людям и вымирание. Те времена, когда, может, не только на развод людей не останется, но и одного, чтобы плакать над трупами. Те, когда остаётся только и надеяться, что на высший разум.

Думаю — байки это. Никто ничего не знает. И не Он это, наверно, приходил. Но то, что на небе происходило и что случилось в ту ночь, — это правда, это многие ви­дели. И потому поверили легко. А может, и не потому, а просто отчаяние.

...Весною той, ночью, — а видели это жители из Мира, из Несвижа, и Слуцка, и Слонима, всех тех горо­дов и весей, — с шипом и свистом промчался по небу огневой змий с длинным ярким хвостом.

Ближе всего видели его мужики деревни Вонячье, под Миром. Пролетело сверху, и вниз, и наискось и чебу­рахнулось за окоёмом. Содрогнулась земля, полыхнуло нечто такое огнём, а потом долетел глухой удар.

Утром наиболее смелые пошли в ту сторону. Уви­дали огромную яму — шесть, если не больше, хат вле­зет — со сторонами оплавленными, что-то блестящее на дне и разметённую вокруг, тёплую, как печка, землю.

Яму ту, вместе со всем, потом мирский капеллан приказал, не рассматривая и не копаясь, землёю засы­пать — дабы искушения не было и дабы не дотрагиваться до вещей змея. Ибо всем известно, чьим оружием был змий. Но это потом, на второй день.

И тогда увидели мужики под кустом, в тумане, че­ловека, который лежал, широко раскинув руки, ничком, как низринутый, как лежал сатана, когда Господь Бог низвергнул его с небес.

Лежал он неподвижно. Потом крики козодоя то ли разбудили его, то ли привели в сознание. И он оперся на руки, а потом медленно встал и поднял с земли плащ. И тогда все увидели, что он в одежде школяра, и тогда окликнули и подошли, а до того времени боялись.