Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Почему?

— Разве хватит на всё это быдло? Работать не хотят, руки тянут. И потом... если бы это увидели другие — они бы бросились неприглядно. Могли бы и разорвать. И, во всяком случае, довелось бы употребить оружие... Лучше прибавить ходу и теперь.

Кавалькада погнала в намёт. Из-за кучи навоза появилась голова четырёхлетней девочки.

— Что он тебе дал?

— Две буханки хлеба, дочурка. Чистого хлеба.

— А хлеб вкусный?

— Вкусный.

Девочка очарованно смотрела вслед охоте:

— Краси-ивые.

— Конечно, красивые. Это ведь не мы, мужики. По­кровителю перед Господом Богом надо быть красивым. Иначе его Господь Бог и во дворец к себе не пустит.

Поезд вновь вырвался в поля, оставив за собой хаты подобные навозным сугробам, и готический стрельча­тый костёлик, похожий на друзу горного хрусталя. Кони пошли медленной поступью.

— То, что и двадцать лет назад, когда я оставил эту землю, — тихо произнёс Лотр. — Только тогда тут было куда богаче. Богатая ведь земля.

Комар, нахмурив тяжёлые брови, смотрел на лицо Лотра: испытывает, что ли. Но это лицо, улыбчивое, белое и румяное, благородное, казалось бы, на самый неискушённый взгляд, было просто доброжелательно и красиво.

— Дело веры требует жертв, — уклончиво молвил епископ.

— Конечно.

— И особенно, если учесть, как тяжело болен этот край схизмою.

— Бросьте. Вон та схизма, митрополит Болванович, скачет за нами. Неплохой человек.

— У этого неплохого человека отняли за последнее время две церкви. Вот так. И не потому, что он плох, а по­тому, что это — чужое влияние на земли, которые ещё не стали нашими.

— Вы разбираетесь, господин Комар... Кстати, спа­сибо вам за вашу бывшую пасомую. — Он откинул голо­ву назад, будто показывая затылком на женщину, сидев­шую за его спиной. Улыбнулся: — Таким образом, вы для меня, в сущности, то, что для мирян тесть.

— Ну, если можно представить себе тестя, кото­рый... — грубое, резкое лицо Комара искривилось лёг­кой усмешкой.

Женщина смотрела на него с ожиданием и уко­ризной.

— А красива? — спросил Комар.

— Красива. В Италии, и всюду я не видел таких.

Женщина была действительно красива. Непомер­ные чёрные глаза, длинные, как стрелы, ресницы, вишнёвый малый ротик, снежной белизны и нежности кожа лица и детских рук. Гибкая, как змея, с высокой неболь­шой грудью, она сидела в своей неудобной позе грациоз­но, гибко, мягко держась ручкой за плечо Лотра.

— Так вот и старайся, — обратился к ней Комар. — Служи новому своему господину, как надлежит служить такому высокому гостю.

— Если можно считать гостем человека, приехавше­го на год и дольше, — уточнил Лотр.

— Мы гостеприимство не днями измеряем.

— Знаю. Сам отсюда.

— Ну вот. И поэтому, девка, служи без роптаний и глупостей. Слышишь, Марина?

Румянец появился на лице женщины. А потом надежда, с которой она смотрела на епископа, угас­ла. Угасла и теплота, а глаза смотрели теперь с сухим блеском.

— Да только грустная отчего-то, — мягко добавил Лотр.

— Погрустит и бросит. Она доброжелательна, го­сподин. Преданна. И к любви предрасположена.

Говорили они так, словно её совсем не было с ними.

— А если будет кислым лицом настроение вам пор­тить — накажите, — поучал Комар.

— Не премину воспользоваться советом, — усмех­нулся кардинал. — Вот только вернёмся домой.

Женщина даже не вздохнула. Лишь опустила голову и повернула её прочь от епископа. С той стороны не ехал никто, а если бы ехал, то заметил бы в женских глазах от­чаяние оскорблённой чести и отринутой привязанности, бессильный гнев и сухую ненависть.

— Кстати, — продолжал Лотр, — позовите мне это­го... доминиканца... Как же его?

— Флориан Босяцкий. Мних-капеллан костёла псов Господа Бога.

— Вот-вот...

— Прикажете вернуться с ним?

— Зачем? Не можем ведь мы бросить одних, без приятной беседы, отца Болвановича и этого... с ним... господина Цыкмуна Жабу. Он войт города?

— Войт.

— И, кажется, не отличается талантом собеседника.

— Он и умом не отличается.

— Ну вот. Пока будем говорить — подбросьте им своего... Кстати, девушка надёжная?

— Можете говорить обо всём. Сам убедился. В кон­це концов, знает, что бывает за нарушение нашей тайны. А о важном можно и на латыни.

— С Богом, господин Комар.

Епископ поскакал к остальным всадникам, далеко отставшим от них. Лотр повернул голову к женщине.

— Как тебя?..

— Марина Кривиц.

В женских глазах уже не было отчаяния и гнева. Было осуждённое, почти спокойное смирение. Лотр и повернулся только потому, что она, будто поняв, что ничего не сможет сделать, сильнее обняла его плечо.

— Ты не бойся, девочка. Тебе будет хорошо со мной.

— Мне со всеми было хорошо.

— И с ним?

— И с ним. С последним.

— Ну-ну... Не с первым и не с последним.

— Мне опротивело это, ваше преосвященство.

— Ты будешь называть меня преосвященством и до­ма? — перевёл разговор на другое нунций. — Брось... Что, тебе опротивело богатство, известность, сила? Луч­ше было бы с вонючим кожемякой-мужем? Ты достаточ­но легкомысленная девчонка, ты хочешь жить, как и над­лежит. Да?

— Да, — улыбнулась она.

Он закинул руку назад и погладил её бедро.

— А теперь улыбайся. Вот скачет капеллан.

Доминиканец осадил возле них оскаленного коня.

Худой, подобранный, с пронзительным умом в серых гла­зах, он был даже приятен и этими глазами, и змеистой, едва уловимой усмешкой. Хитрая старая лиса. С почти­тельностью посмотрел на женщину, поняв, что всё реше­но, поклонился Лотру.

— Вам не неудобно с ней, преосвященство?

— Своё я привык чувствовать телом, а не видеть его на другом коне. Мне приятно, и этого достаточно.

— Вы правы, — согласился доминиканец.

В молчании ехали они дорогой. Монах лишь од­нажды бросил на кардинала испытующий взгляд, а по­том ехал молча, внешне безучастный, понимая, что со­беседник скажет, когда захочет сказать.

— Слава Иисусу, — вдруг очень тихо вымолвил Лотр.

— Я не понимаю вас, — с благожелательной спо­койной улыбкой удивился капеллан.

— Мечтаете поскорее сбросить рясу?

— И тут смысл сказанного вами тёмен для ушей моих.

— Вы учились в Саламанке? — перешёл на латынь кардинал.

— Доктор гонорис кауза, — тоже по-латыни отве­тил капеллан.

— Привет от друга.

— Какого?

— Игнатия Лойолы.

— Кого?

— Хватит, вот знак.

И он протянул монаху ладонь, а на ней медальон со змеёю, обвившей подножие креста. Змея лежала в угро­жающей позе, защищая крест.

— Внутри тоже всё, что требуется.

— Я не понимаю лишь одного, — продолжал монах.

— Откуда я знаю?

— Да. Откуда вы знаете, если идея братства Иисуса только зародилась в голове...

— Если идея эта — две тысячи человек, способных на всё.