Ахмед аль-Шидийяк - Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Знаю и еще одного, который отправился в Рим. Он был простаком и спал, как и в монастыре, не снимая монашеского платья и пачкая простыни. Хозяин дома запретил ему это. Потом, когда ему стало известно, что все римские священники и иерархи, от папы и кардиналов до простого монаха, спят голыми, прикрывая срамные места только простыней из тонкого льняного полотна, он, дабы оправдать их, стал сочетать дозволенное с запретным.

Взгляни на этих служителей Бога, все они либо низкие лицемеры, либо невежды. Порядочного человека среди них редко встретишь. А уж наука вообще для них запретна.

Пусть люди добровольно становятся монахами, пусть. Это похвальная стезя. Но только такие, кому больше шестидесяти лет и если это люди достойные и знающие. Чтобы в монастыре заниматься науками и обучать своих братьев, способствовать улучшению нравов и воспитанию добродетелей. Писать полезные книги и указывать своему народу пути, ведущие к добру, спасению и успеху. А не подобные вот этим, не знающим о мире ничего, кроме отшельничества и аскетизма. Не достаточное ли доказательство их невежества то, что, когда я попросил словарь, самый из них ревностный в вере спутал его со стихарем, другой — с совой, а третий — со средством от колик в желудке. Действуй, дружок, уходи от них, и да укажет тебе Господь верный путь, а не то превратишься в человека, не изведавшего благ ни сего мира, ни другого. Ибо вера невежды не имеет для Господа никакой цены. А когда исполнится тебе шестьдесят лет, иди со спокойной душой в монахи».

«Как же мне уйти отсюда?» — воскликнул монашек. «Есть у тебя в монастыре какое-то имущество? — спросил ал-Фарйак. — Я помогу тебе нести его». «У меня только то, что на мне». «Тогда пойдем прямо сейчас, пока монахи заняты молитвой». Они вышли за ворота монастыря, никем не замеченные. А когда отошли подальше, ал-Фарйак поздравил друга с высвобождением из оков невежества и сказал: «Клянусь жизнью, если бы каждый раз, поев чечевицы, я спасал монаха или — что я предпочел бы — монахиню, то я согласился бы весь век не есть ничего другого, даже рискуя вконец испортить желудок. И да благословит Господь этот монастырь».

Давненько я не писал садж‘ем и не изобретал созвучий, боюсь, уже забыл, как это делается. Надо мне проверить свои способности, и эта глава как раз дает такую возможность, поскольку она длиннее двенадцатой и короче четырнадцатой. Я буду делать это в тринадцатой главе каждой из четырех книг, таким образом общее число макам составит четыре макамы.

Рассказывал ал-Харис ибн Хишам:

Однажды ночью безлунною и тянувшейся бесконечно я бессонницей мучился и горести проклинал, что преследуют меня вечно. С боку на бок ворочался и в воображении своем рисовал человека зевающего или громко храпящего, либо пьяного, дремлющего, носом клюющего. Воображение, как говорят, помогает осуществить желаемое, то, чего душа просит и о чем мечтает. Но сон ко мне не шел, и рот зевотой не кривился. Казалось мне, что все жители земли уснули и только я один не могу сном забыться, что все соседи почивают безмятежно, и лишь я ворочаюсь тревожно. Я встал и отхлебнул глоток. Но это дало мне лишь минутное забвение, и я пробудился в еще худшем состоянии и в прескверном настроении. Со всех сторон осаждали меня тревоги. Я все мыслимое и немыслимое в уме перебирал и совсем, было, разум потерял.

Когда я понял, что уснуть не смогу, сколько бы ни старался, и придется мне бодрствующим рассвет встречать, как бы я с бессонницей ни сражался, протянул я руку к книгам в надежде, что если чтение меня не усыпит, то какими-то знаниями обогатит. Я не стал книги перебирать и взял первую, до которой дотянулась моя рука. Это оказалось «Сравнение двух положений и двух способов» («Мувазанат ал-халатайн ва мувазанат ал-алатайн») досточтимого шейха имама, ученого Абу Рушда Нухийи ибн Хазма {79}, известного своим красноречием и в прозе, и в поэзии. Никто до него подобной книги не создал, и никто из именитых в один ряд с ним не встал. Он в ней состояние человека в счастье и в несчастье описал — человека довольного и спокойного и человека, заботами и бедами удрученного, в разных возрастах, от детского до старческого — и размышлял, чего в жизни человека больше, добра или зла. Разделил текст на два столбца и превосходно те и другие состояния описал. Но поскольку он был шейх — да будет свята его могила, — занимал высокое положение и, как мне кажется, прожил жизнь благополучную и счастливую, он отдал предпочтение удовольствиям и увидел в жизни человека больше добра, нежели зла. Он даже утверждал, что человек испытывает удовольствие не только от происходящего с ним приятного, но и от предвкушения этого приятного, тогда как боль он не может представить себе заранее, пока ее не испытал. И если человек в своем воображении ласкает молодую девушку, он испытывает удовольствие, изливающееся из его души и расходящееся по всему телу. В этих его словах я усомнился и сказал себе: Слава Богу, любой сочинитель, даже великий, может ошибиться. Потому что я, пытаясь уснуть, человека и дремлющего, и зевающего, и засыпающего в своем воображении рисовал, но все старания мои тщетными оказались, и ни малейшего удовольствия я не испытал. Тут я разделяю мнение одного чудака, сказавшего, что спящие не получают удовольствия от сна ни перед сном, ни во время сна, ни проснувшись. Медики давно ломают голову над этой загадкой, но не могут разрешить ее никакими способами ни теоретически, ни практически. Но мой автор опирался на науку и на мудрость, он обладал и критическим умом, и жизненным опытом. Просто его ввели в заблуждение два противоречащих одно другому высказывания. Я внимательно вчитался и в первое, и во второе, но только зря глаза натрудил, пустил в ход острие критики, но безуспешно его затупил. Тогда я решил обратиться к помощи человека сведущего и в полемике искушенного и, как перед этим стал читать первую попавшуюся под руку книгу, так и на этот раз выбрал для беседы ближайшего соседа.

Рядом со мною жил митрополит, которого паства хвалила на все лады, утверждая, что перечень его достоинств и заслуг был бы длиннее его бороды. Я отправился к нему ранним утром и застал его с ликом ясным и в настроении прекрасном. Показал ему два столбца, составленных моим автором, и попросил мне в этом вопросе помочь, и да отблагодарит его Всевышний Господь. Он на написанное взглянул, головой покачал, глазами заморгал и на сонливость жаловаться стал. Потом сказал: «Я этого не понимаю, этот текст нараспев не читается, и смысл его теряется. Я понимаю только то, что написано садж‘ем. Тогда, даже если бы автор употреблял лишенные всякого смысла слова, я бы прочел их без всякого труда». Я подумал про себя: поднявшись в церковной иерархии высоко, он в науке и знаниях отстал далеко, и его длинная борода не искупает недостатка ума.