Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2

Предобрая, презлая – это прелесть! Мы обыкновенно называем дворовую собаку доброю, когда она зла к чужим людям. А кто не хохотал от сказки: «Пьяница» и не помнил стихов

Может ли быть что-нибудь естественнее и забавнее рассказа в сказке «Встреча двух подруг»:

Натура! Есть некоторые сказки и басни, которые без обиняков назову совершенством. В этом числе первое место занимает сказка «Лгун», начинающаяся стихом «Павлушка медный лоб (приличное прозванье!)» [238]. Это настоящий chef-d’oeuvre!

Во второй части сочинений А. Е. Измайлова, в письме о бывшем в Петербурге наводнении, на стр. 506 напечатано: «Впрочем, справедливость требует сказать, что все нынешние литераторы сохраняют всегда на словах должную благопристойность. Пишут друг на друга эпиграммы, сказки, воюют в журналах, но в обществе никогда не сделают друг другу ни малейшей грубости, ни малейшей невежливости». Добрый А. Е. Измайлов, как все писатели, сам был весьма раздражителен и написал несколько сказок, басен и эпиграмм на своих критиков и соперников. Если б объяснить, когда, на кого и по какому случаю написано было много подобного, в то время, когда были и литература и страстные ее любители, – это было бы весьма любопытно и занимательно. Но теперь, может быть, еще рано поднимать завесу нашего времени, и я скажу только о том, что в полной моей власти, т. е. о себе .

Александр Ефимович задел в своем «Благонамеренном» одного из самых коротких моих приятелей, человека с необыкновенным дарованием и остроумием, теперь уже покоящегося в земле [239]. Я вступился за приятеля в издаваемых мною при «Северном архиве» «Литературных листках», и между прочим уколол А. Е. Измайлова его собственным стихом из сказки: «Пьяница и судьба».

Разумеется, что последний стих привел я иронически, как образец изящного . Александр Ефимович разгневался, и общие наши приятели сказали мне, что он читал у себя на вечере [241]басню на мой счет. Замечу при этом случае, что в то время все журналисты имели у себя назначенные дни , в которые собирались к ним литераторы. Чрез несколько дней встречаюсь я с Александром Ефимовичем в книжной лавке покойного Сленина [242]. Мы были с Измайловым на самой короткой ноге и говорили друг другу ты . «Здорово, брат Ефимыч!» – «Здравствуй!» – «Ты написал на меня басню?» – «А ты почему знаешь?» – «Сказали те, которым ты читал». – «Виноват – написал!» – «Прочти же, пожалуйста!» – «Сердиться станешь!» – «Как тебе не стыдно! Разве ты меня не знаешь?» – «Хочешь – так изволь!» Тут Александр Ефимович снял свои серебряные очки, протер их перед светом, потом вынул огромную кипу [243]бумаг из бокового кармана (он никогда не выходил из дому без кипы бумаг), отыскал басню и прочел мне. Я хохотал от души и просил позволения напечатать в моем журнале, но он на это не согласился и при жизни своей не печатал ее [244]. Впервые напечатал ее, после кончины доброго Измайлова, А. Ф. Воейков, не помню в «Славянине» или в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду». Басня эта помещена теперь в первой части собрания сочинений, на стр. 78, под заглавием «Слон и собака» [245]. Не постигаю, почему прекрасная эта сказка искажена в печати, даже до собственных имен! В печати собака Брылан, а в подлиннике Барбос. Разве это не все равно? В подлиннике сказано, какой породы собака , а какой свинья, и это весьма важно для характеристики [246]. Словом, сказка искажена, а все же очень хороша! [247]Вскоре я залил целебным бальзамом царапину, нанесенную мною авторскому самолюбию Измайлова. А. Ф. Воейков прибавил несколько куплетов к своему «Дому сумасшедших», в котором помещены все известнейшие литераторы, и дал местечко А. Е. Измайлову, сказав о нем следующее:

Добрый А. Е. Измайлов, при всей дородности своей и при всем пренебрежении утонченностей туалета, был страстный обожатель, разумеется платонический, прекрасного пола, писал послания к дамам, украшал их альбомы стихами и не скрывался с притязаниями на их благоволение, т. е. хотел нравиться женщинам. Стих «Я писатель не для дам» жестоко растревожил его. В день его рождения я послал ему шуточные стишки, в которых после каждого куплета был припев (refrain):

Измайлов был в восторге! Стишки напечатал в «Благонамеренном» (без моей воли) [248], а припев приказал вырезать на своей серебряной табакерке, которую всегда носил с собою. На другой же день он явился ко мне и, пыхтя и утирая пот, катившийся градом с лица, бросился в мои объятия, восклицая: «Спасибо, Фаддей! Вот друг, сослужил службу!» [249]С этих пор ни одно облачко не промчалось между нами [250].

Во всю свою жизнь Измайлов не выезжал из Петербурга и вдруг вздумал служить в провинции. В конце 1826 г. назначен он был (в чине статского советника) в вице-губернаторы в Тверь, а в 1828 году в том же звании переведен в Архангельск. Но он не мог ужиться в провинции. Там не понимали его шуток, самые невинные стишки называли критикою (!!!), а честный Измайлов не понимал и не хотел понимать подьячества, благоприобретаемых доходов по питейной части и т. п. В 1829 он причислен был к Министерству финансов для особых поручений, а в конце 1830 года уволен вовсе от службы, с пенсионом по 2000 руб. ассигнациями в год. Этим трудно было прожить в столице, и он взялся преподавать русскую словесность в Пажеском корпусе. На одной из лекций (в первой половине января 1831 года) он почувствовал, что ему дурно, его отвезли домой, и он скончался от апоплексического удара, к искреннему сожалению всех знавших его.

Я сказал выше, что, будучи добрым и чувствительным, он не умел в своих сочинениях трогать сердца и извлекать слезы. Так было при жизни его, но когда я теперь стал перечитывать его сочинения, то, нахохотавшись досыта, невольно прослезился, находя благодарность к благодетелям, искреннюю любовь к человечеству, простодушие и честность во всех его помыслах. Дети его должны написать на надгробном памятнике Александра Ефимовича ту самую эпитафию, которую он сочинил для своего отца: