Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Морали тут не нужно. Во всех государствах, где даже в судьи избираются люди, изучившие юриспруденцию, случаются подобные ошибки. Здесь главное не в учености судьи, не в познании законов, не в изучении римского права, но в изучении человечества и познании человеческого сердца. Характер человека не может быстро переломиться, и честный человек не сделается мгновенно злодеем. В гневе, в ослеплении страсти и честный человек может забыться на минуту и совершить дело противозаконное, даже противонравственное, но честный человек никогда не покусится на жизнь ближнего из корысти. Первое следствие – основание дела, и в низших инстанциях, где производится первое исследование, должны быть самые благонамеренные и просвещенные чиновники, каковы мирные судьи (juge de paix) во Франции и шерифы в Англии [1243]. Сколько бедствий отвращено было бы, если б первое следствие производилось всегда людьми просвещенными, понимающими цену чести и доброго имени!

Вообще в то время в Петербурге было весьма много возвращенных из Сибири. Некоторые из них пробыли по двадцати и по тридцати лет в ссылке без суда и следствия, быв сосланы по большей части временщиками в царствование императрицы Екатерины II, которая об этом ничего не знала. У известного откупщика Абрама Израилевича Перца я видел старика, прежнего поставщика провианта на армию, который сослан был светлейшим князем Потемкиным за ссору с любимцем князя, откупщиком, а потом богатым помещиком могилевским, Янчиным, и пробыл в Сибири восемнадцать лет. Старик рассказывал при мне, каким образом он попал в ссылку. Князь Потемкин, быв в Могилеве, призвал к себе старика, приехавшего для расчетов с Янчиным, и сказал ему, что он должен кончить дело в 24 часа. «Кончу в полчаса, если меня удовлетворят», – отвечал старик. «Я верю больше Янчину, нежели тебе», – сказал князь. «Виноват поверенный Янчина, а сам Янчин не прав тем лишь, что доверил плуту и не только не хочет рассмотреть моих счетов, но и обошелся со мною грубо», – возразил старик. «Ты сам плут, – сказал князь, – и я тебя проучу, как спорить со мной: отведите его в тюрьму!» Ночью старика посадили в кибитку и повезли прямо в Тобольск, а оттуда сослали в Березов… От него не велено было принимать никаких бумаг… При восшествии на престол императора Александра учреждена была комиссия и посланы чиновники в Сибирь для принятия прошений от ссыльных и исследования старых дел, и старика возвратили. Но он лишился всего своего состояния, а родные не знали даже о его существовании. Он появился между ними, как с того света!

Вольтер справедливо сказал:

Пример царствующего утверждает нравы народа. В то время все в России принимало характер благости, милосердия, снисходительности и вежливости. Приближенные к государю особы перенимали его нежные формы обращения и старались угождать его чувствованиям, и это благое направление распространялось на все сословия. Наступил перелом в нравах административных и частных, и мало-помалу начала исчезать грубость, неприступность и самоуправство. Прежде начальник никогда не говорил подчиненному иначе, как ты , и даже проситель никогда не слыхал вежливого слова от сановника. У большей части сановников в приемной комнате не было даже стульев, а у иных просители должны были ждать в сенях или на улице. В присутственное место, даже в канцелярию Сената страшно было войти! Сальные свечи воткнуты были в бутылки, чернила наливались в помадные банки, песок насыпался в черепки, в плошки или в бумажные коробки; на полах лежала засохшая грязь, которую скребли иногда заступами; стены были везде закоптелые. В канцеляриях торговались, как на толкучем рынке. Растрепанные и оборванные чиновники наводили ужас на просителей! Они иногда без церемонии шарили у них в карманах и отнимали деньги. Все это начало быстро изменяться при императоре Александре, и благое просвещение пролило лучи свои туда, где был вечный мрак. Все это было только начало – но в каждом деле оно составляет главное. Никогда не начиная, никогда не кончишь! Сравнивая нынешнее с тем, что я видел в России в моей юности, я едва верю своей памяти! Мы прошли огромное расстояние! Для примера я представлю в будущих томах моих «Воспоминаний» несколько картин и случаев прежнего быта, а теперь обращаюсь к важнейшему. Манифестом 10 февраля 1808 года объявлено было России о войне с Швецией… [1245]

Некоторым из моих читателей, ищущим в чтении одной романической занимательности, может быть, не понравятся описания битв в моих воспоминаниях о Финляндской войне 1808 и 1809 годов [1247]. Однако я почел это священною моею обязанностью и исполнил с наслаждением. У нас есть превосходная история этой войны, написанная нашим знаменитым военным историком, его превосходительством Александром Ивановичем Михайловским-Данилевским [1248]; но то, что не могло и не должно было войти в общую историю, принадлежит частным запискам, и я как очевидный свидетель и соучастник истинно геройских подвигов русских воинов при завоевании Финляндии вознамерился сохранить от забвения дела и имена моих храбрых товарищей и даже название полков. В общей истории представляются только движение масс, соображения полководцев, значительные сражения и громкие дела, т. е. изображается самое яркое. Блистательные подвиги мелких офицеров и малых отрядов остаются в тени, а иногда даже вовсе не помещаются в обыкновенных реляциях с театра войны. Кажется мне, однако ж, что не только для потомков храброго офицера, но и для каждого просвещенного патриота должно быть приятно, если современник и очевидец припомнит былое в правдивом рассказе. Военный человек, знакомый с пороховым дымом, оценит мои описания сражений, основанные на познании местностей.

Пишу я только отрывки из моих «Воспоминаний», и благонамеренный читатель поймет и рассудит, насколько я мог распространяться в делах общей политики, государственного управления и о замечательных лицах описываемой мною эпохи. Что приличиями позволено было сказать – сказано; прочее предоставляется потомству. Иногда и благонамеренный намек ведет к важным заключениям. Едва ли есть один читатель в России, который бы не знал, какими побуждениями руководствуется современная нам журнальная критика. Обрадуются мои благоприятели, что нашелся случай к критике!.. Браните, господа, браните покрепче, собственно для вашего утешения и наслаждения! Ни читать вас, ни отвечать вам не стану! Благонамеренные замечания приму с благодарностью и воспользуюсь ими.

Мыза Карлова, возле Дерпта

3 августа 1847 года