Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

– Гадкий Джеки!– крикнула она.

Она обняла рукой маленького матроса и неотразимо подлизалась:

– Как тебя зовут? Масло со сливками?

– Скажи-ка, кто твоя любимая,– заговорила Эди Бодмен.– Кисси твоя любимая?

– Неа,– сказал полнослёзый Томми.

– Эди Бодмен твоя любимая?– принялась выведывать Кисси.

– Неа,– сказал Томми.

– Я знаю,– медоточиво произнесла Эди Бодмен и хитро повела своими близорукими глазами.– Я знаю кто у Томми любимая. Герти его любимая.

– Неа,– сказал Томми, готовясь разреветься.

Быстрый материнский инстинкт подсказал Кисси в чём причина и она шепнула Эди Бодмен завести его за колясочку, чтоб не на виду у джентельмена, но так чтоб он не замочил свои новые башмачки из дублёной кожи.

Но кто же такая Герти?

Герти МакДовел сидит неподалёку от подруг, устремив в дальнюю даль свой взор полный глубокой задумчивости, и она воистину неотразимый образец неотразимого ирландского девичества, которым всякий был бы рад полюбоваться. Писаная красавица, по мнению всех её знакомых, правда, некоторые при этом утверждают, что она скорее в Гилтропов, чем в МакДовелов. Её тонкая грациозная фигура могла бы, пожалуй, оставить впечатление излишней хрупкости, но те железосодержащие пастилки, на которые она недавно перешла, пошли ей на пользу—да ещё как!—намного лучше женских пилюль Вдовы Велч, и без всяких побочных эффектов и чувства усталости. Восковая бледность её лица, подобная своею чистой белизной слоновой кости, придавала ей вид одухотворённости, однако, розовый бутон её губ смотрелся настоящим луком Купидона, ну, абсолютно греческий стиль. И руки словно выточены из алебастра, с тонкими прожилочками вен и длинными сужающимися пальцами настолько идеальной белизны, насколько можно добиться соком лимона и питательными кремами, и вовсе неправда, будто она одевает замшевые перчатки на ночь, или что парит ноги в молоке. Берта Сапл однажды сказанула такое Эди Бодмен—какая наглая ложь!—но тогда она была на ножах с Герти (девушкам-подружкам тоже случается пофыркаться, как и прочим смертным) и ещё она ей сказала ни за что не говорить, что это она ей сказала, как бы она ни выпытывала, не то она больше не будет с ней разговаривать. Нет. Пусть честь воздаётся по заслугам. Потому что чувствуется в Герти какая-то внутренняя утончённость, а в изысканной форме её рук и крутом арочном подъёме ступни неоспоримо проступает спокойное королевское превосходство. Да, будь судьба к ней подобрее, чтоб она родилась джентльдамой высокого разряда, при соответственных правах, и чтоб имелась возможность настоящего образования, то Герти МакДовел запросто была б на равных с любой леди страны и щеголяла бы в изысканных нарядах с драгоценностями на челе, и видела б у ног своих высокородных женихов, оспаривающих друг у друга право угождать ей.

Может, именно это – все ещё не сбывшаяся любовь – и наполняла временами нежные черты её лица выражением сосредоточеной и сдержанной многозначительности, придавая прекрасным глазам оттенок странного призыва, перед чарующей силой которого мало кто в силах устоять. Откуда берутся у женщин такие колдовские очи? У Герти они лучились синейшей ирландской синевой, отенённые густыми ресницами и тёмными выразительными бровями. Когда-то эти брови не были столь шелковисто-пленительны. Это мадам Вера Верити, хозяйка страницы Женской Красоты в альманахе ПРИНЦЕССА, первой посоветовала ей испробовать новую линию бровей, которая придаст глазам возвышенное выражение, такое же чарующее, как у законодательниц моды, и она об этом ни разу не пожалела. Ещё там были советы как научно излечиться, чтобы не краснеть, и как стать выше ростом, придав себе статности, и ещё – у вас красивое лицо, но ваш нос? Вот что пригодилось бы м-с Дигнам, потому что нос у неё просто кнопка. Однако, венцом славы было самое драгоценное достояние Герти – её прекрасные волосы. Тёмнокаштановые с натуральной волнистостью. Как раз сегодня утром она их подстригла по случаю новолуния, и они вились вокруг её прелестной головки обильем роскошных локонов, и ещё обточила ногти, ведь четверг для богатства. И вот теперь, после слов Эди, когда красноречивый румянец, нежный как утончённейшее цветение розы, прокрался на её щеки, она преисполнилась настолько неотразимо милой девичьей смущённости, что—видит Бог!—во всей пресветлой земле Ирландии не сыщется равных ей.

Какой-то миг она молчала с явной грустью, потупив взор, и собиралась уже дать ответ, но что-то вдруг сдержало слова на устах. Хоть и хотелось высказаться, однако, достоинство подсказывало промолчать. Хорошенькие губки чуть надулись, но она тут же подняла глаза и рассыпалась радостным смехом, юным подобием свежего майского утра. Уж кому, как не ей, знать с чего это косоглазка Эди завела такие речи – намекнуть, что он поостыл в ухаживании, а на самом деле это просто размолвка влюблённых. Ясное дело, кое кто готова просто нос вывихнуть за парнем, который гоняет на велосипеде под её окном, туда-сюда. Просто сейчас отец не выпускает его по вечерам, чтоб подзанимался и хорошо сдал, ведь после школы ему поступать в колледж Троицы и учиться на доктора, по стопам его брата В. Е. Вайли, который участвует в велогонках за Студенческую Команду коллежда Троицы. Его, наверное, не слишком-то заботит каково ей всё это, как порою в сердце глухо ноет пустота, пронизывая до глубины. Впрочем, он ещё так юн, хотя возможно, со временем, ещё научится любить её. В семье у него все протестанты и, конечно, Герти знала Кто превыше всех, а за ним Всеблагая Дева, а потом Святой Иосиф. Бесспорно, он привлекателен и выглядел тем, кем был – джентельмен каждым своим дюймом, а также формой головы, сзади, когда без кепки, она ведь всё примечает, если что-то необычное, и как он заворачивает велосипед у столба, не держа руль руками, и какой приятный аромат у тех дорогих сигарет, да и к тому же они ростом так подходят друг другу, вот почему Эди Бодмен позволила себе так мерзко поумничать, раз он перестал раскатывать туда-сюда перед её палисадничком.

Одета Герти была просто, но с инстинктивным вкусом прирождённой Модной Дамы, что-то ей подсказывало – а вдруг он встретится. Изящная блузка цвета голубой электри́к—собственоручной окраски (потому что ДАМСКИЙ ИЛЮСТРИРОВАННЫЙ полагал, что в этом сезоне в моде будет голубой электри́к)—с манящим разрезом вниз, до ложбинки, и карманчиком для платка (где она всегда держала клочок ваты с ароматом её любимых духов, потому что платок портит контур) и матросская, в три четверти, юбка свободного кроя великолепно подчёркивали её тонкую грациозную фигуру. На голове кокетливая миленькая шляпка широкой чёрной соломки с контрастной отделкой из подкладки синеватой шенили, а сбоку узел-бабочка того же оттенка. Весь прошлый вторник она охотилась за такой шенилью и, наконец, нашла в самый раз на летней распродаже у Клери, чуть залёжанная, но никто даже не заметит, два и пенни за всё про всё. И она сама же и мастерила, а потом так обрадовалась, когда примерила и улыбнулась своему милому отражению в зеркале! Потом она натянула её на кувшин, чтоб сохранялась форма, зная что теперь наверняка собьёт спесь кое-кому из её знакомых задавак. И туфли на ней были новейшей моделью обуви (хоть Эди Бодмен и задается, что у неё размер petite , но у неё никогда не было и не будет такой ножки, как у Герти МакДовел – номер пятый), с лакированными носочками и с одинарной изящной застёжкой на её высоком подъеме. Её, классическая по форме, лодыжка демонстрировала свои превосходные очертания из-под юбки, показывая—в пределах пристойности и не более того—её пропорциональные конечности, обтянутые чулками-паутинкой, с высокой пяткой и широким верхом для подвязки. Что касается нижнего, то это всегда было первоочередной заботой Герти и кто их тех, кому ведомы трепетные надежды и страхи семнадцатилетия (хотя семнадцать ей уже исполнилось), наберётся духу порицать её? У неё имелись четыре набора для смены, с ужасно миленькой вышивкой, из трёх предметов, да ещё ночнушка, а каждый из наборов с отделкой из ленточек своего цвета—розовый, голубой, фиалковый и бледно-зелёный—и она их сама высушивала и подсинивала, когда они возвращались домой из стирки, и гладила тоже сама, у неё даже есть кирпич, чтобы ставить утюг, потому что прачкам она не доверяет, когда убедилась, что они прожигают вещи.